Какое-то время в аудитории стояла тишина. Но вот поднялась первая рука. Это был наш Фома.
– Слушаем тебя, радость наша! – сказал, обращаясь к семинаристу, батюшка Михаил.
– Я думаю так: что если люди плохие могли себе позволять на поле боя своего рода преображения и чары, как, например, вспыхнувший лес или поле, на котором располагались наши рати, то почему же и русскому богатырю по его молитвам не помогать светлым силам добра…
– Умничка… – произнес монах. – Ведь здесь все зависит от того, на что и с какой целью используются дарованные нам Спасителем таланты. Но сначала обозначим нечто важное: итак, оборотни. И те, что были при Одине, и те, что спасали Рим… Это лишь те, кто был подвергнут наказанию Господнему, те, кто был рядом, но отпал от Творца. Их превращение в тварь, а именно в волков, теперь обернулось для них необходимостью служить людям. Причем твари, присягнувшие темным силам, имеют определенное количество такого рода обращений, за которым наступает их собственный распад. А вот на волков, помогающих силам добра и света, это ограничение не распространяется. Именно об этих волках и написаны почти все наши сказки. И в основном это не люди, как вы понимаете, а падшие ангелы. Хотя есть еще и те, кто обращен в оборотня уже темными силами. Дьявол и в этом пытается конкурировать с Творцом. В связи с этим я хотел бы рассказать вам уже не о былинном богатыре, а об одном реальном случае, который поведала мне моя бабушка. Этот рассказ все же не столько об оборотнях, а более о человеческой душе и вере.
Итак… Россия, начало XIX века. Деревенскому юноше Николаю Зворыкину шел 19-й год, когда он с ружьем в руках в погоне за подстреленным зайцем на окраине барских земель натолкнулся на строящийся в лесу домик… Да и не домик вовсе, а пока лишь сруб… Но больно уж красивый да ладно обструганный… Так аккуратно и с любовью на барском дворе редко кто творил…
А потом познакомился и с работничком, который этот домик рубил. Да и не только рубил, но и сам ставил, и не домик то был вовсе, а часовенка…
Звали его Семен. И был он слепеньким. С самого своего рождения бела света и красна солнышка не видел…
Но слышал, как старушка одна матушке его наказывала: вот построит твой сын часовенку Богу – в тот же год и прозреет… Матушка тогда еще дивилась: как же он, слепой, строить-то сможет? Но ничего старушка на тот ее вопрос не ответила…
Так прошло тридцать три года…
И вот в самый праздник Пасхи вспомнились Семену слова той самой незнакомой старушки. Матушка его, правда, уже год как в сырой земле лежала… Взял тогда он топор, пилу, ковригу хлеба и, ничего соседям не сказав, ушел в лес…
И, помня наказ, начал валить лес… На ощупь рубил сучья у сваленных деревьев. Где топором, а где ножичком скоблил стволы до зеркальной чистоты… Ибо хорошо знал, что предстоит ему ставить.
Николушка Зворыкин набрел на слепенького Семена, когда семь венцов будущей часовни уже стояли на земле…
Слепой первым понял, что кто-то пришел.
– Ты кто будешь, мил человек? С чем пожаловал? – спросил он у юноши.
– Я Николай Зворыкин… Охотник и сын охотника, – ответил ему тот.
– По чью же душу ты нынче в лес пришел? – снова спросил его Семен.
– Насчет души не ведаю… Но охотой на зверя лесного давно, с самого детства промышляю.
– Ты, что ль, голодный?
– Почему же?
– Так почто же ты бесцельно животину ту губишь?
Юноша внимательно посмотрел на Семена. И тут понял, что мужик ничего не видит… Что он слеп.
– А где же твои товарищи? – осторожно спросил он у незнакомца.
– Братья?
– Пусть братья, – согласился Николай. – Почто они ушли и оставили тебя в лесу одного?
– Так ты же их всех, поди, сам и напугал, а кого и пострелял. Вот и нет никого рядом… Ни птиц, ни зверюшки…
– Ты, того… думай, что говоришь…
– Я-то думаю, а потому за тебя шибко беспокоюсь. Природа… она ведь все помнит. Кто к ней с любовью, а кто с кровью…
Сказал и полез в узкий лаз, что был в первом венце.
Николай какое-то время стоял. Ждал, думал, что мужик вернется…
Он снова пришел к этой строящейся часовенке через три дня… Но уже без ружья.
– Хочешь, помогу? – с готовностью сказал он Семену.
– Сам должен. Понимаешь? От начала и до конца… только сам. Иначе смысла, думается мне, не будет. Ты уж на меня не серчай…