Удар. Ещё один. И ещё.
Резкие. Отрывистые.
Боль не отрезвляла. Лишь ещё сильнее ослепляла, заставляла сильнее бить.
Она даже не смогла помешать этому. Она даже не попыталась, молча отдавшись на волю проклятого колдуна. Каждая смерть останется на её совести. Все проклятия матерей и их друзей долетят до неё, и останутся с ней, она их заслужила.
Какая же она слабая… может бить несчастное дерево, а хотя бы пощечину отвесить колдуну не сможет.
Она ничего против него не может.
Дэл оторвалась от дерева наконец, оглядела красными глазами трупы. Тело ещё дрожало от злости и ненависти.
Она обязана была это сделать. Прикрыть им глаза для последнего пути, попросить тихо прощения, да меч в руки вложить. С каждым взглядом на перекошенные лица хотелось разрыдаться прямо на месте, но она лишь кулак сжимала, да тихо просила прощения. Каждая смерть останется на её совести.
Кинжалом она отрезала с каждой гимнастёрки по нашивке, да в карман клала. Скоро от этих ребят останутся лишь кости, да память у близких.
У неё тоже должна была остаться память. На плече одного из них она заметила нашивку с капральским косым крестом и… она опустила взгляд на его лицо. Будь волосы немного темнее, да черты чуть тоньше, можно было бы спутать его с Матфеем.
Интересно, переживала ли тёмная тварь, когда убивала его?
С каждым взглядом на убитых она сама себя же втаптывала в грязь. Они не заслужили этого. Их родные не заслужили этого. Они же всего лишь солдаты, которые давали клятву сражаться за народ против тёмных тварей, не против людей. Она давала такую же клятву, глядя в небо и держа ладонь возле сердца, и верила, что Ишта и в самом деле слышал её.
Дэл подняла взгляд на покрасневшее ясное небо. Интересно, наблюдали ли за ней боги? Как им была вся эта картина? Понравилась ли им? Или они смотрят за людьми, как за героями кинокартин, и делают ставки: кто справится со всем этим, а кто умрёт в этой схватке.
Никто не заслужил такого равнодушия от этих богов.
Она прикрыла остекленевшие глаза капралу, да громко выдохнула. Возможно, к этим ребятам они будут более благосклонны, чем к ней.
Дэл медленно поднялась с колен, да пошла вымыть руки в сторону реки. Смотреть на них, обагрённых невинной кровью, было тошно. В холодной воде ранам стало больнее, ожидаемо, она зашипела, но не перестала яростно их тереть, чтобы ни одной капли не осталось.
Потом пришёл черед окровавленной куртки, из кармана которой она вытащила все срезанные нашивки. Всю свою злость она приложила к стирке. Но пятна на чёрной куртке были плохо видны. Наконец она вытащила из реки куртку, да пошла в сторону.
На поляне стоял одинокий колдун с её мечом в руках. Она лишь опустила взгляд, да пошла к крыльцу, чтобы на его перила повесить куртку. За ночь она вряд ли высохнет, но так было лучше.
— Ты не хочешь омыть своё оружие? — спросил он.
Тяжелый вздох. Медленно Дэл обернулась и проговорила жестко:
— Он мне больше не нужен.
От собственных слов защемило сердце. Больше всего у неё получалось именно махать мечом, и сегодня она это продемонстрировала во всей красе, как бы не хотелось делать этот смертельный спектакль. Но даже эта радость теперь не принадлежит ей.
Чем сильнее она, тем меньше шансов убить колдуна и дать ей свободу у других. Бесова ловушка. Жаль, что она не могла проткнуть этим мечом колдуна напоследок. В тёмном коридоре она смогла дать волю чувствам, и ударить ногой по шкафу с книгами. Тот устоял, но часть книг попадало на пол. Она даже не опустила взгляд, чтобы посмотреть на это.
В своей комнате она рухнула на кровать, да вытащила из кармана солдатские нашивки. Двенадцать штук. Одна из них — капральская, точь-в-точь, как на её плече, как на плече Матфея. Что бы сказал на это Брайс? Опять бы нелепо пошутил, или бы обнял её и сказал, что в этом она не должна себя винить? Впрочем, ей было всё равно.
Она должна себя винить.
— Ты не должна себя винить.
Дэл прикрыла глаза. В руке осталась капральская нашивка. Ни желания, ни ненависти, ничего не осталось.
— Ты слышишь меня, Дэл? — она почувствовала прикосновение к своей щеке и открыла глаза.
Мир расплывался перед глазами. Матфей расплывался перед глазами, казался каким-то нереальным, словно был дурацкой картинкой. Ах да, он же умер. Она рассеянно улыбнулась и сказала:
— На меня подобные фокусы не действуют, Лука.
Он лишь пожал плечами, а в следующее мгновение она снова вскочила с кровати, чтобы кулаком в очередной раз зарядить по лицу. И снова. И снова. С одной, с другой стороны.
— Ненавижу! Тварь! Сволочь! Чтоб ты сдох! Ублюдок!
Костяшки ныли, просили прекратить. Лука не сопротивлялся. Лука был настоящим, и кровь на её кулаках была настоящей. Она видела, как его нос неестественно повернулся, как один глаз заплыл в огромном синяке, как один зуб откололся и на её руке оставил длинную царапину.
Она его с упоением била, но с каждым ударом гнев утихал. Были пределы. Были. Когда очередной раз она моргнула, то заметила слёзы в его зелёных глазах. Не его. Очередные фокусы. Но ударить она его больше не смогла. И не потому, что какая-то магия мешала. И даже не потому, что она никогда бы не смогла ударить даже фальшивого Матфея.
Просто потому что это не имело никакого смысла.
Потому что бить нужно было только себя.
Несколько минут назад она лишила жизни двенадцать человек.
В глазах потемнело. Не от этой мысли — она уже потихоньку становилась с ней единым целым. Не от отчаяния. А от истекающей крови из раны в боку, которую ей оставил один из тех солдат.
Наверно, если она умрёт, то это будет правильно.
Глава 6. Выгоревшая
Лезвие вошло в глотку, кровь на лицо брызнула, она лишь прищурилась и заметила в глазах паренька удивление. Он ничего не понимал. Так и упал, с немым вопросом в глазах. Она нагнулась, чтобы срезать нашивку с него, и заметила в остекленевших глазах отражение своих собственных глаз, сверкавших странным красным огнём. Точь-в-точь как у тёмных тварей. От этого зрелища она постепенно отшатнулась. Нет. Нет. Это было неправильно.
Дэл проснулась от резкой боли в боку. Повернулась и заметила, как на простыни остался след крови. Её собственной крови. Походу, рана открылась. Она скривилась, но решительно ничего не сделала. Прикрыла усталые глаза, да тяжело вздохнула. Она молчала, когда колдун её перевязывал. Она молчала, когда он её трогал — хотя каждое его касание к её коже причиняло большую боль, чем любая рана после того сражения.
— Не смей, — произнесла она, лишь когда он вытащил какую-то склянку с мазью.
— Это не опасно…
— Мне плевать, — отчеканила она, приподняв подбородок.
Она прекрасно знала, что это была всего лишь заживляющая мазь. Именно поэтому она и отказывалась.
На пальцах остались пятна от собственной крови. Она подняла эту руку и внимательно на неё взглянула. Коротко остриженные грязные ногти, куча шрамиков разной величины, да тёмные пятна. Она усмехнулась и снова закрыла глаза. Плевать.
Вставать и что-либо делать не хотелось. Всю оставшуюся жизнь она бы лежала на этой кровати, ворочалась и тревожила бы свои раны, лишь бы не подниматься и не пересекаться взглядом с проклятым колдуном.
Если прикрыть глаза и подключить воображение, то можно было представить, что она находилась не в доме колдуна, а в палатке целителя, где опять ручкой по бумаге шуршал Брайс, производя вид серьёзного человека, пока она честно пыталась не шевелиться на кушетке. Впрочем, когда он открывал рот, то ощущение и в самом деле пропадало.
— Просто не нужно было лезть на рожон, дура ты тупая… — пробормотал он тихо, заметив на лице её отголоски боли.