Трапезная отапливалась лишь дыханием постояльцев. Холод там стоял страшный, поэтому шинели у арестованных не забирали. И Бекетов, зябко съежившись на нарах, не раз хвалил себя за то, что так предусмотрительно забрал шинель у капитана Лазарева. Ну как забрал – снял с тела. Но это сейчас неважно. А важно было то, что шинель эта грела.
Потекли дни за днями в заключении. От холода и неопределенности солдаты почти не общались друг с другом. Больше были погружены в мрачные думы о своей судьбе.
Бекетову было страшно жалко себя. Никого на свете больше не жалко, а себя до дрожи. Вот, кажется, скажи ему сейчас голос свыше: «Весь мир погибнет, а ты один останешься жить. Согласен?» Так он на коленях ползал и от счастья такого лоб в поклонах разбил бы. Но вот только не скажет ему никто такого. А прозвучит приговор военно-полевого суда, который тут же приведут в исполнение. «Пли!» – и все.
В общем, мысленно Бекетов с жизнью распрощался. И только по привычке истово молился Богу, целуя крестик на груди, чтобы отвел Всевышний беду от раба своего.
А Бог взял да услышал!
Тем утром скудный завтрак не принесли. Народ начал роптать и кричать, бить в дверь камеры. Но это не произвело никакого видимого эффекта.
Неожиданно тяжелая, обитая металлом деревянная дверь с лязгом открылась. На пороге возник крупный отъевшийся охранник со счастливым лицом. Он ликующе возвестил:
– Братцы! Царь отрекся! Правительство временное! Войне конец! Выходите! Вольным воля!
Ответом ему было оторопелое молчание.
– Теперь мы хозяева в Державе! – опять завопил охранник.
И тут вся толпа взорвалась криками. Да и рванула из переполненной камеры в морозный мартовский день 1917 года.
Когда людская масса схлынула, то на полу остался выпустивший ее на волю охранник. Ему кто-то по старой памяти хорошенько саданул кулаком в живот, и он теперь, переводя дыхание, думал, не погорячился ли, выпуская этот сброд на свободу. Как оказалось, у безудержной свободы бывают не только баловни, но и жертвы…
Глава 4
1932 год
На дверях здания с колоннами стоял строгий часовой в тулупе и валенках – морозы в конце января стояли трескучие.
Апухтин вежливо обратился к нему:
– Мне к товарищу Державину.
– Назначено? – хмуро осведомился часовой.
Апухтин показал предписание о направлении в распоряжение ОГПУ.
Часовой критически осмотрел визитера с ног до головы. Был тот невзрачный, блеклый, худенький, невысокий. И очень молодой. Одет затрапезно – в потертое пальтишко, на голове шапка-ушанка, в руках потертый фибровый чемоданчик и неожиданно солидный кожаный портфель с золотыми застежками. В целом особого доверия эта личность не вызывала. Но предписание есть предписание – пришлось вызывать дежурного.
Дежурный, ознакомившись с документами прибывшего, кивнул:
– Меня о вас предупреждали.
После чего собственноручно выписал пропуск и провел гостя в здание. Они прошли по коридорам, заполненным разношерстным народом в военной и милицейской форме, партикулярном платье, мечущимся с документами под мышкой и чайниками в руках. Здесь царила так хорошо знакомая Апухтину суета советского учреждения.
В небольшой приемной за узким столом, на котором стояли два массивных черных эбонитовых телефона, гордо возвышалась сухощавая некрасивая секретарша лет тридцати, на ее голове была повязана в комсомольском стиле косынка. Таблички на дверях приемной указывали на обитателей кабинетов. Справа обустроился начальник краевого Управления ОГПУ, а слева – его заместитель.
– Раздевайтесь и проходите, вас ждут, – сухо произнесла секретарша.
Апухтин повесил на круглую напольную вешалку свое знавшее лучшие времена пальто с воротником из кролика, закинул шапку-ушанку. Стянул галоши и поставил их на специальную подставку. Пристроил рядом чемоданчик с дорожными пожитками. Пригладил перед зеркалом в углу приемной волосы, поправил галстук. Потом остановился перед дверью заместителя начальника ОГПУ, поежившись.
От знакомства с новым руководителем много зависело в его дальнейшей работе и жизни. А по практике он знал, что начальником вполне мог оказаться грубиян, самодур или верхогляд. Поэтому переступал порог кабинета опасливо.
Из-за стола поднялся мужчина среднего возраста и среднего роста, с непомерно широкими плечами. Вышел, протянул громадную, квадратную руку, в которой утонула узкая ладонь гостя.
– Товарищ Апухтин. Присаживайтесь! Ждали вас. Ждали и надеялись, – улыбнулся он и нажал на кнопку звонка на столе.
В комнате тут же возникла секретарша. И хозяин кабинета попросил: