– Атас! – выпрыгнуть из стремительно несущейся машины.
Кувыркаясь и обдирая лицо и руки об асфальт, сквозь треск рвущейся на мне одежды, я услышал длинную автоматную очередь, визг тормозов, а потом звук взрыва.
После очередного кувырка я сильно ударился головой о бордюр и, на мгновение, потерял сознание.
19 часов 10 минут.
Я очнулся, лежа на животе. Ободранные ладони и лицо горели, будто опаленные огнем, кровь заливала мне глаза.
Я поднял голову и увидел у стены дома завалившийся на бок “Козлик”, над которым, вперемешку с черным дымом, вздымались языки пламени, черную “Победу” на перекрестке, и человека в сером плаще, бегущего ко мне со “Шмайсером” в руках.
– Не стреляйте, – заплакал я, лихорадочно соображая, куда делся мой пистолет.
Наконец, я ощутил, что он почему-то лежит под моим правым бедром. Автоматчик перешел на шаг, как бы отсчитывая последние метры до огневого рубежа в тире. И, хотя до него было метров двадцать, я узнал в нем “командировочного”, которого я заприметил вчера в холле гостиницы.
– Ну пожалуйста, не стреляйте! – завизжал я как можно унизительнее, катаясь при этом по асфальту, что бы помешать ему прицелиться. Одновременно с этим я нащупывал свой пистолет.
Это был старый трюк.
Мой инструктор по нештатным ситуациям, трек по фамилии Кастатис, как-то рассказывал мне одну историю, о том, как однажды, на фронте, где он воевал в составе гвардейской разведроты, двух его товарищей, разведчиков, взяли в плен при переходе через линию фронта.
Когда их, в ожидании абверовцев, стали допрашивать в штабной землянке части, в расположение которой они, потеряв в темноте направление, по ошибке забрели, один из них, молоденький комсомолец, стал корчить из себя героя. Кричал: ”Слава Сталину!” и “Гитлер капут!”. В результате, озверевшая от окопной жизни солдатня переломала ему все ребра.
Другой, когда принялись за него, после первых же ударов упал на колени и стал молить о пощаде. Он катался по полу и рыдал, умоляя сохранить ему жизнь, а потом очень натурально обмочился. Офицер брезгливо отвернулся, а солдаты довольно заржали, на секунду ослабив внимание. И этого оказалось достаточно, чтобы разведчик добрался до автомата и одной очередью скосил всех, кто был в землянке. После этого он забросал окоп гранатами и, благо – дело было ночью, ушел к своим, прихватив с собой несгибаемого сталинца и, в качестве языка, тяжело раненого немецкого офицера. Каким-то образом он дотащил обоих, не смотря ни на минное поле, ни на ураганный огонь фашистов, и при этом ухитрился не получить ни царапины…
– Не стреляйте! Пощадите! – умолял я, а пистолет, снятый с предохранителя, был уже у меня в правой руке, прижатой к бедру.
– Ради всего святого! Не надо!
Я встал на колени и поднял вверх, будто надеясь защититься, левую руку. Человек с автоматом остановился, навел на меня свое оружие, и в этот момент я упал на левый бок и трижды по нему выстрелил.
Первая пуля только сбила с его шляпу, зато две последующие попали моему противнику в голову. Его отбросило назад, но он все же успел нажать на спусковой крючок. Очередь простучала по стене дома, зазвенели и посыпались стекла, взвизгнули срикошетившие пули, и что-то больно впилось мне в спину, чуть ниже правой лопатки.
Я подполз к поверженному противнику и, используя его тело, как прикрытие, несколько раз выстрелил по черной “Победе”. В ответ застрекотал еще один автомат. Снова над головой засвистели пули, и я уткнулся головой в асфальт. Меняя обойму, я услышал сзади нарастающий треск мотоцикла. Оглянувшись, я увидел, что к перекрестку на большой скорости мчится мотоциклист, одетый в милицейскую форму. Стрелок из “Победы” тут же перенес свой огонь на него, и милиционер вместе с мотоциклом завалился на бок, после чего юзом проехал еще несколько метров.
Послышался звук заработавшего двигателя, и я, выглянув из своего укрытия, увидел, что черная “Победа” быстро удаляется в ту сторону, куда до этого умчался преследуемый нами автобус.
Сделав ей вслед несколько безрезультатных выстрелов, я встал на ноги и, сунув пистолет за пояс, подошел к упавшему мотоциклисту. Тот лежал, слегка шевелясь, и никак не мог выбраться из-под придавившего ему правую ногу “Урала”.
– Живой? – спросил я его.
– Нога, – простонал, судя по погонам, старшина милиции.
Я поставил мотоцикл на колеса и увидел, что правая штанина мотоциклиста изодрана в клочья и потемнела от крови.
– Идти сможешь?
– Не знаю, – ответил старшина слабым голосом, осторожно садясь, морщась при этом от боли и очумело мотая головой: – Ты-то хоть цел?