- “...Пожар? Я тогда в Москве был. Мать прислала мне телеграмму, что отец умирает, но пока я отпросился, пока доехал... В общем умер он уже от ожогов. Даже похоронить успели.
Как потом установили, пожар начался в отцовской лаборатории, потом огонь перекинулся на склад ГСМ и так заполыхало... Некоторых сотрудников отца потом даже опознать не смогли, так они обгорели. Его самого нашли полу-обугленным. Он когда пришел в себя в больнице в Воркуте, даже говорить не мог - спалил легкие. А пальцы на руках до костей обгорели, так что он даже написать не смог, что же там у них произошло.
После пожара отец прожил всего четыре дня. И каждый день к нему мать приходила, но он редко приходил в сознание. Однако мать все же нашла способ с ним общаться. Как? Да так же как в “Графе Монте-Кристо” - с помощью словаря. Она показывала букву алфавита, чтобы отец указал, на какую из них начинается нужное ему слово, а потом находила это слово в словаре под его руководством. Так вот, по ее словам, отец “утверждал”, что лабораторию поджег Фонька. Подробностей он не сообщал, так как ему было очень больно, он часто терял сознание, а когда приходил в себя, плохо помнил, о чем шла речь до этого. Наверняка тут еще на него повлияли и наркотики, которые ему постоянно кололи... Но одно я помню точно. Мать рассказывала, что когда отец узнал, что Фонька уцелел при пожаре, он страшно испугался. Ведь он так надеялся, что тот погиб в огне...”;
- “... А кто бы меня стал слушать, пацана зеленого? Мама тоже была далека от науки - служила бухгалтером на прииске. Из тех, кто работал с отцом и к кому она могла бы обратиться, не уцелело ни одного человека. А остальные в тот момент были слишком заняты поисками виновников случившегося. Следователь из Воркуты подозревал диверсию и хватал всех без разбора. Семнадцать человек потом судили...”.
- Странное совпадение, правда? - прервал свой рассказ Сухов: - Все, кто работал с этим Фонькой в Хальмер-Ю, погибли во время пожара. Тоже самое можно сказать и о сотрудниках Зеленоградской лаборатории. Те из них, кто занимался изучением объекта №201 БИС, погибли на перегоне Ашта-Бийск. И тоже во время пожара.
Я согласно кивнул и Сухов продолжил.
Свои показания Нестеров-младший дал 29 сентября 1962 года, через два дня после моей перестрелки с пассажирами черной “Победы” в Карпове. А через 5 дней после этого, 3-его октября, в то время, как я валялся на больничной койке, в Москве, в своей квартире, покончил с собой, раскусив ампулу с цианистым калием, капитан госбезопасности Сумной В. В., который, как потом выяснилось, имел непосредственное отношение к описываемым событиям.
Вышли на него совершенно случайно. Проезжая мимо Казанского вокзала и увидев его садящимся в такси, начальник ИТУ УЖ 3417 МВ, полковник внутренней службы Коржов А.С., прибывший в Москву на расширенное совещание в МВД СССР, опознал в пассажире того самого капитана УКГБ Лучко, изъявшего из архива лагеря тетради с дневниками профессора Альберштейна. Не поленившись проследить за лже-Лучко до самого дома, Коржов позвонил Трусову по телефону, который тот дал ему на всякий случай и сообщил о своем открытии.
Трусов немедленно установил за указанным домом наблюдение и рассказал о случившемся Сухову, который за неделю до этого прибыл в столицу из Карпова и которого после “разбора полетов” у Трофимова, определили в группу Трусова простым оперативником.
Сначала Трусов и Сухов решили, что нужно продолжить наблюдение за объектом, чтобы выявить его связи и попытаться определить мотивы похищения записей профессора. Однако на следующий день старший группы наблюдения сообщил, что лже-Лучко нервничает и, возможно, почувствовал слежку. Трусов тут же приказал снять наблюдение, а вечером того же дня, он, вместе с Суховым, навестил объект наблюдения по месту жительства.
Хозяин открыл дверь на сообщение о срочной телеграмме, но, увидев на пороге Сухова, попытался захлопнуть дверь, а когда у него это не получилось, тут же принял яд, ампула с которым была зашита у него в воротник рубашки.