То было странное путешествие в поезде, на короткое время ставшем нам домом: с ночным кукареканьем Педро Петровича и перепалками его хозяина с проводником, с совместными трапезами на станциях, мимо которых мы следовали, с перемигиванием с моей юной соседкой, точно между нами зрела некая общая тайна. И когда оно подошло к концу, мне было немного грустно отпускать состав дальше по бескрайним просторам империи.
Мы вышли на полустанке, а затем отправились на перекладных. Стоял первый месяц весны, по-зимнему холодный в наших краях, но теплый здесь, ближе к югу. Снег уже сошел, напитав влагой землю. Высоко в прозрачной синеве пел жаворонок. Мы поднимались к солнцу, и я с интересом следил за переменами в окружающем мире. Земля уступила место камню, справа и слева смыкались желтоватые мшистые скалы, поросшие редкими упрямыми деревцами, на дне ущелий змеились извилистые горные потоки.
Мое любование красотами было прервано самым безжалостным образом. На одном из поворотов Звездочадский вытащил из своих вещей кусок плотной ткани и попросил меня завязать глаза.
- Вы шутите? – удивился я.
- Нисколько.
Происходящее походило на сюжет из сказки. Дело было не в моем нежелании завязывать глаза, а в странности самой просьбы.
- Считается, что чужой человек не должен запомнить дорогу в Мнемотеррию, дабы не привести врагов.
- Но как же извозчик? Не будете же вы завязывать глаза и ему? Ведь так мы доедем лишь до ближайшей пропасти. Или будете?
- Извозчик из местных. Считайте временную слепоту платой за въезд в Мнемотеррию. Согласитесь, она невелика. Я мог потребовать бы от вас долгих лет службы, исполнения какого-нибудь страшного зарока или того, чего вы дома не ждете.
И вот я очутился во тьме. Отсутствие зрения обострило прочие чувства. Теперь я вынужден был полагаться на обоняние и слух, и тем громче звенели для меня птичьи трели, и перестук копыт, и треньканье колокольчиков на сбруе; тем свежее казался воздух, который острыми иголочками колол легкие, тем теплее пригревало робкое весеннее солнце. Я пытался угадать путь. Дорога пошла на подъем, повозка затряслась, заскрипела, будто бы вот-вот готовая расколоться на части, как орех в крепких зубах игрушки-щелкунчика. Первые строки молитвы всплыли в моей памяти. Но извозчик, не сбиваясь ни на миг, насвистывал затейливый мотив, и, слушая его, я успокаивал себя тем, что коли он не переживает, все идет обычным чередом.
- Хотите, я расскажу вам про свою сестру? – услыхал я голос Звездочадского. - Она родилась на Крещенье, мы назвали ее Январой. Сестренка любопытна, как лисица. Ее занимает решительно все: как растет трава и откуда спускаются дожди, сколько щенков принесла пегая сука и что вы станете делать нынче вечером. Когда она была поменьше, ее бесконечные расспросы сводили меня с ума. Январа обожает цветы, вот с кем вам стоило говорить о розах. Хотя лучше преподнесите ей букет маков, и вы завоюете ее сердце навек. Ко дню Рождества я послал сестре синюю шаль, на которой серебряной нитью вышит маков цвет, а над цветами вместо мотыльков порхают крохотные совы. Мне показалось это весьма занятным. Еще Январа любит гостей. Будьте уверены, она перезнакомит вас со всеми своими приятелями. У нее талант собирать вокруг себя совершенно разных людей.
- Сестра похожа на вас? – полюбопытствовал я.
- Она взяла лучшее от отца с матушкой. И признаться, фамильные черты ей куда больше к лицу, нежели мне.
Вследствие невозможности занять воображение другими картинами, я принялся представлять девушку в шали с серебряными цветами, да так и задремал под это сладостное видение. Проснулся я оттого, что убаюкавшее меня покачивание исчезло. Повозка прочно стояла на земле. До меня донесся голос Звездочадского:
- Вот мы и приехали. Снимайте повязку, мой друг.
Мне было только того и надо. Рывком я сдернул с глаз опостылевшую ткань и не сдержал изумленного возгласа, так разительна оказалась перемена окружения и так мало соответствовала она картинам, нарисованным моей фантазией. Мы стояли у окованных железом ворот. Под самые облака уходила стена из желтого с проседью камня с темнеющими проемами бойниц. Стена оканчивалась зубцами, подле которых черными точками парили орлы. Эту преграду нельзя было ни объехать, ни перелететь, если только вы не были орлом - она простиралась насколько хватало взора и упиралась в отвесные скалы. Да имей враг такие укрепления, со всей нашей артиллерией нам не удалось бы продвинуться ни на пядь!