Между тем в воротах отворилась небольшая дверца, до сей поры незаметная, откуда вышли двое мужей, одетых столь же броско, сколь и непривычно. У обоих вышедших были щегольские золоченные усы и густые брови, оба держались строго и вместе с тем надменно, как держатся люди, не привыкшие встречать препятствий. Разнились они по возрасту и сложением. Первый был молод, легок, с грубоватыми резкими чертами удлиненного лица и очень острым подбородком. Так и казалось, что подбородок этот, подобно лезвию ножа, только и ждет момента, чтобы воткнуться в какую-нибудь подходящую поверхность и закрепится в ней навеки. Второй был постарше, погрузнее, потяжелее на подъем.
Одеты оба стража стены были одинаково – в бараньи безрукавки, вывернутые мехом внутрь, из-под которых виднелись яркие лососевого цвета кафтаны и синие штаны, заправленные в высокие сапоги. На их головах, несмотря на припекающее на высоте солнце, были меховые шапки с лисьими хвостами. Но это еще не все. Самой примечательной деталью наряда стражей были широкие, расшитые сложным орнаментом пояса. Как успел шепнуть мне Звездочадский, узор у каждого был свой, его элементы рассказывали о семье обладателя, положении в обществе, роде занятий и достойных деяниях, его прославивших. К поясам крепились длинные кинжалы, а за спинами стражей торчали рукояти парных мечей. И это в век аэропланов, винтовок и поездов! Положительно, я был заворожен.
Едва эти весьма колоритные господа поравнялись с повозкой, Габриэль легко соскочил наземь, рекомендовался сам и назвал меня:
- Звездочадский Габриэль Петрович, офицер Третьего лейб-гвардии полка улан. В окрестностях Обливиона мне принадлежит имение, где постоянно проживают моя мать с сестрой и двести душ обслуги. Со мной следует Светлов Михаил Евгеньевич, унтер-офицер того же полка, гость на полной моей ответственности.
- Надолго в Мнемотеррию? – спросил старший из стражей, увеличивая длительность гласных и смягчая согласные. В речи Звездочадского подобный акцент проскальзывал лишь в те редкие минуты, когда он бывал чем-то сильно взволнован.
- Недели на три-четыре.
- Чем собираетесь заняться?
- Последний раз я был дома в прошлом году, у меня накопились дела, которые надо привести в порядок. Ну и, разумеется, повидаюсь с матушкой и сестрой, засвидетельствую почтение старым друзьям.
Удовлетворенный ответом Габриэля страж уже готов был пропустить нас, как вмешался его молодой напарник.
- А что станете делать вы? – обратился он ко мне. Акцент неприятно резал слух.
- Постараюсь хоть на время забыть звуки пальбы и грохот снарядов. Буду отсыпаться, отъедаться, отогреваться, и отдыхать, отдыхать, отдыхать, - отвечал я, немного рисуясь.
- Почему именно здесь?
- Простите?
- Что вас так привлекло в Мнемотеррии, что вы решили отсыпаться и отъедаться именно тут? В других местах плохо кормят или кровати жестче?
Вопрос походил на шутку, но сказан был совершенно серьезным тоном. Я попробовал отшутиться в ответ:
- Полагаю, в Мнемотеррии кормят ничем не хуже прочих мест.
- Так отчего же?
- Мой друг отсюда родом. Мне интересно познакомиться с его семьей, воочию увидеть места, которые он так много и с такой любовью живописал.
Мои слова заставили стража стены подобраться:
- Что ваш друг наговорил вам? – спросил он пытливо.
Я пожал плечами. Наши с Габриэлем разговоры были обычной болтовней, едва ли достойной вызвать интерес посторонних. Дружеское общение тем и хорошо, что наличие собеседника в нем куда важнее предмета беседы. С Ночной Тенью мы могли обсуждать особенности возделывания яблонь, и это было бы куда занимательнее любого разговора о последних новостях в светской гостиной.