- Какого рода подтверждение так настойчиво требовали от вас стражи? Неужели вашего или моего слова им недостаточно?
- Они на службе, им не положено верить на слово. Вот вы, стоя в карауле, поверили бы человеку, утверждающему, будто он – солдат нашей армии, но не представляющему никаких тому доказательств? Наши стражи совершенно особая каста, их нельзя мерить привычными вам понятиями. Как вы могли заметить, мы оторваны от мира, и в силу это довольно косны. То, что повсюду управляется нормами закона или моралью, у нас подчинено традициям. Обычай для нас превыше всего. У нас нет армии или полиции, за исполнением обычаев и традиций следят стражи, а их волю не принято подвергать сомнению.
Сказать, что я был удивлен, значит, не сказать ничего.
- Как же так: ни армии, ни полиции, одни стражи? И как, с позволения сказать, справляются эти господа?
- О, поверьте мне, превосходно. Ваши солдаты и полицейские больше заняты перекладыванием работы друг на друга. Помните господина Анифьева, которого ограбили в N-ском саду? Он пошел к патрулировавшему сад полицейскому, а тот принялись уверять, что поскольку грабеж совершен в раннюю пору, им должны заниматься армейские чины, а полиция ответственна лишь за то, что происходит после этого времени. Тогда Анифьев двинулся к нашим, но штабисты сказали, что он пришел после восьми, а после восьми за порядком следит полиция, куда ему и надлежит жаловаться. Пока он так бегал между полицией и военными, преступников и след простыл. В Мнемотеррии такого произойти не могло. Однако я вижу большее село. Давайте-ка попробуем убедить нашего любезного извозчика дать лошадям передохнуть, а нам - побродить по местному рынку. Обещаю, он вам понравится.
Перспектива размять ноги меня весьма занимала. Вслед за Зведочадским я охотно соскочил с телеги, чтобы пройтись мимо прилавков, за которыми голосистые горцы наперебой расхваливал свой товар и поносили товар соседа.
- Мой сыр бери, его не бери. Его сыр невкусный, горький совсем, как прошлогодняя трава.
- Хлеба хочешь, да? Жена с ночи тесто замесила, утром в печь поставила. Моя жена красавица, руки у ней – чистое золото, хлеб у ней белый, мягкий. А ему теща хлеб пекла, железный, как сухарь. Мой хлеб бери, его не бери.
- Молоко козье, коровье, кобылье – на любой кошелек, на любой вкус. У меня бери, у него не бери, у него одно змеиное молоко.
Дольше всего я пробродил в ряду с кинжалами, присматриваясь, но никак не решаясь купить. Все они были хороши, каждый со своим узором, с клеймом мастера, но для меня кинжал был скорее забавой, чем необходимостью, и я с сожалением пошел дальше.
Не меньше товаров меня заинтересовали сами торговцы. Женщин среди них не было. Одни мужи: усатые, громогласные. Одеты они были в неизменную безрукавку с поясом, кинжалы носили все от мала до велика. На мой вопрос, почему среди торговцев нет женщин, Звездочадский отшутился, что жители прячут их за высокими заборами.
На несколько мелких чаяний, что завалялись у меня в кармане, я накупил сластей: медовой халвы, нанизанных на нитку орехов в загущенном сиропе и крохотных слоеных пирожных. Мне хотелось понаблюдать за той формой оплаты, о которой рассказывал Звездочадский, но, как видно, она применялась нечасто. На моих глазах за покупки отдавали монеты да привычные имперские банкноты.
Ближе к городу селений стало больше, а дома сделались богаче - уже двух и даже трехэтажные, с затейливой резьбой, с украшенными цветными стеклами террасами. По просьбе Звездочадского, подкрепленной щедрыми чаевыми, извозчик довез нас прямо к усадьбе. Небесный чертог, так она называлась, и я удивился бы, окажись у имения Звездочадского иное название. Мы проехали по аллее, усаженной туями, распространявшими маслянистый аромат хвои хвои. По веткам в поисках орешков скакали шустрые белки, сойки косились на нас любопытными бусинками глаз.