Такова была мать Габриэля. Мысли ее порхали с одной на другую, как бабочки на летней поляне. Пульхерия Андреевна не скрывала радости от приезда сына, с улыбкой смотрела на Звездочадского, прикасалась то к лицу его, то к обшлагу рукава, подкладывала на тарелку сладости. Часть ее внимания перепадала и мне, заставляя меня смущаться и краснеть. Я не привык к проявлениям родительских чувств.
Едва мы вышли, как Звездочадский, подмигнув, предложил:
- Теперь, когда церемонии остались позади, пойдемте-ка совершим набег на кухню? Не знаю, как у вас, но у меня от сладкого только сильнее разыгрался аппетит. Не обижайтесь на матушку, она не имела намерения уморить нас голодом. Она балуется сочинительством пьес для театра, витает в комедиях, драмах и водевилях. Но низменных материй с высоты своей духовности она совершенно не замечает. Ей невдомек, что мужчине надо нечто посущественнее хлебных крошек. Порой мне кажется, что она сама, как эльф, питается исключительно радугами и лунным светом.
После наспех съеденного ужина – холодного, но сытного, Звездочадский предложил показать мне имение. Мы обошли дом, раскинувший по обе стороны два крыла, точно огромная каменная птица, прошагали по освещенной электрическими фонарями туевой аллее, свернулись в дикую часть парка. Мы говорили обо всем и ни о чем. Содержание беседы особого значения не имело, важным было ощущение рядом дружеского плеча, а звук голоса позволял нам отмежеваться от тишины вокруг, обозначая свое присутствие, самость средь окружающего мира.
После прогулки, верный своей новообретенной привычке, я тщательно записал события прошедшего дня, хотя глаза мои слипались от действия горного воздуха. Но уж коли я взялся вести дневник, ни одна причина для отказала не казалась мне достаточно уважительной. Мои заметки, воскрешая в памяти минувшие события, позволяли взглянуть на них с неожиданной стороны. Не раз, перечитывая записи, я замечал, что мне удалось уловить важные вещи, которые я не постигал сразу, но с течением времени точно открывал для себя заново. Однако я переоценил свою силу воли и недооценил коварство горного воздуха. В итоге меня так и сморил сон над страницами дневника с карандашом в руке.
IV. «Январский» вечер
Дворянских гнезд заветные аллеи.
Забытый сад, полузаросший пруд.
Как хорошо, как все знакомо тут!
Константин Бальмонт
«Январские» гости, как смеясь называл Габриэль друзей сестры, начали собираться сразу после обеда. Первыми приехали братья Арик и Гар. По-честному, никакими братьями они не были, звали обоих одинаково – Игорями, но дружили они так давно и так прочно, что никто уже не мыслил их друг без друга. Арик был жгучий брюнет астеничного сложения, с длинными конечностями, с аристократическими чертами лица и падающей на лоб челкой, которую он откидывал выверено-небрежным жестом. Полную противоположность ему являл Гар. Ниже на пол-головы, грубовато-напористый, он обладал мужицки крепкой фигурой и уверенными манерами атлета. Соломенные волосы Гара торчали в разные стороны, тяжелая нижняя челюсть чуть выдвигалась вперед.
- И вот мы здесь, мы снова здесь гостим в который раз. Ах, что мы вам, что вам, друзья, поведаем сейчас, - пропел звучным тенором Арик. – Ну, спросите, где мы пропадали последние дни!
- И где же? – включилась в игру Январа.
По случаю музыкального вечера сестра Звездочадского убрала свои кудри в высокую прическу, открывавшую изящную линию шеи и тонкие ключицы. На девушке было платье из василькового цвета тафты с пышными рукавами до локтя, расшитое бисером и блестками. Декольте, подол и нижняя часть рукавов были отделаны тонким, как паутинка, серебристо-голубым кружевом. Тонкую талию охватывал поясок, а плечи прикрывала уже знакомая мне шаль с маками и совами.