- Мне неловко обременять вас, - запротестовал я больше в ответ на собственные мысли, нежели на предложение Звездочадского.
- Это будет несложно.
Передо мной возникло лицо отца Димитрия, который, я точно это знал, не одобрил бы моей минутной слабости.
- Хотя я и признателен вам за участие, но попробую управиться со своими бедами сам.
- Воля ваша.
В темноте я угадал, как Ночная Тень пожимает плечами. Также неслышно как появился, он воротился на свое место. С его уходом река времени возобновила свой бег, и меня сморил сон, на сей раз полный самых радужных грез.
Волею обстоятельств да, пожалуй, собственного безрассудства, наш эскадрон вырвался далеко за линию фронта, и мы вынуждены были поджидать подхода остальных частей. Квартирмейстеры[1] организовали нам приют в усадьбе, столь огромной, что каждый мог выбрать мест сообразно предпочтениям. Мне отошли господские комнаты, где на каждом шагу попадались свидетельства поспешного бегства прежних хозяев, разваленные вещи, красивые и уродливые вперемешку: осколки разорвавшихся снарядов лежали поверх тончайших тканей, порванные нити жемчугов тонули в пыли осыпавшейся штукатурки, рядом валялись письма да образчики неоконченной вышивки.
От вынужденного безделья мы изнывали. Винтовки наши скоро стали начищены до блеска, прорехи на мундирах залатаны, оторванные пуговицы пришиты намертво. Стрельба по пустым бутылкам быстро перестала нас занимать, мы жаждали настоящей битвы. После писем домой самым излюбленным занятьем сделались беседы, но и в них прежде всего мы вспоминали о доме. Ах, какими сладостными представали родные места в этих рассказах! С той же силою, что прежде стремились прочь, теперь мы мечтали о возвращении: как перецелуем родных и близких, как пройдем знакомыми местами, как после молитвы выйдем из храма и под необъятным куполом небес в благоговейном почтении припадем к родной земле.
Вследствие таких разговоров мне вскоре начало казаться, что эта усадьба за сотни верст от дома имеет сходство с поместьем, где я родился и вырос. Во власти своего deja vu я отправлялся бродить по парку, по долгим аллеями вековых деревьев, чьи мощные корни переплетались, точно змеи, а далеко впереди светилось оконце выхода не больше замочной скважины. В этом сумрачном обрамлении я ощущал себя лилипутом, заплутавшим среди сказок и снов. Витавшим вокруг запахами и атмосферой дремотной тишины легко было обмануться, и я охотно поддавался обману, закрывая глаза и позволяя наитию вести меня по тропинкам. Однажды, пока я так развлекался, чувства направили меня в место, куда до сей поры я не забредал.
Здесь под сенью деревьев блестело зеркало небольшого пруда, в центре которого высилась бронзовая фигура девушки с кувшином. Возле пруда, увитая кустами бледно-голубых роз, стояла беседка. Парк без беседки, что тело без души – так говорили у нас дома. Ведомый любопытством я двинулся вперед, но замер на полпути, когда понял, что сей укромный уголок привлек не меня одного. В беседке, спиною ко мне стоял Звездочадский. В руке он держал только что сорванный цветок.
Я развернулся было уйти, но Ночная Тень окликнул не оборачиваясь:
- Михаил, это вы? Не правда ли, здесь хорошо? Как свеж и прозрачен воздух! Как плавно струится сквозь листву солнечный свет! А розы, вглядитесь, они точно сошли с храмовых фресок!
- С розой в руке вы и сами точно сошли со стены какого-нибудь храма. Говорят, ваш тезка, архангел Гавриил, сплел для девы Марии три розовых венка: белый в знак ее радости, алый – из почтения к страданиям и желтый, чтобы ее прославить. Но я не припомню значения голубой розы.
- Тайна. Она символизирует тайну. У розы много значений: греки почитали ее символом бесконечности, для римлян она являла эмблему мужества и храбрости. Она же посвящена богу молчания Гарпократу. Персидские поэты считали розу живым существом, для менестрелей средневековья она была залогом любви и красоты. Что до меня, роза всегда казалась мне олицетворением памяти: столь же хрупка и также прочно хранит свои тайны, может доставить несказанное удовольствие, а может причинить сильнейшую боль. Каждый лепесток как лист в книге прожитой жизни, листать – не перелистать. Но что прячется под их покровом? У младенцев, только пришедших в этот мир, памяти нет, равно и у стариков, готовящихся из мира уйти, память, точно обветшалый гобелен, - сплошь труха да каверны. А знаете ли вы истории о людях, утративших память? Когда из головы безвозвратно исчезает не какой-то краткий миг, но жизнь целиком, что остается от человека тогда? Там, за облетевшими слоями? Быть может, душа?