Право, я слыхал такие истории. Их рассказчики никогда не встречались со своими героями, и оттого истории эти мало походили на правду. Я же годами рос в страхе перед человеком, давно переставшим существовать как личность. Со временем я оставил попытки найти в отце некогда любимые черты, для меня он был живым символом себя прежнего. Видя его день за днем, я не мог не задаваться вопросом о смысле существования безумцев. Отчего бы Создателю не забрать их, чтобы прервать их мучения и терзания окружающих? Я даже спросил о том отца Димитрия.
«Нам не ведом замысел Творца, - ответил священник. - Мы можем только предполагать Его цели. Я допускаю мысль, что безумцы - путь к исцелению наших душ. Попечительством о них мы спасемся сами, через них Создатель учит нас терпенью и милосердию».
На вопрос Звездочадского я беспомощно пожал плечами. Но Ночная Тень не ждал ответа. Вместо этого он принялся декламировать нараспев:
Память, моя ты память,
Роза моя с шипами,
Тяжесть, что давит плечи,
Свет, что палит и лечит.
Ты за моей спиною
Осенью и весною,
Днями, ночами, снами,
Бликами и тенями,
Смутными временами,
Светлыми временами, -
Тонкой стальною пряжей
Кружево жизни вяжешь.
Радостью и бессильем,
Песнею легкокрылой,
Птицею поднебесной,
Весь я тобой помилован,
Весь я в тебе воскресну!
Говоря, Звездочадский сдавливал цветок все сильнее, не обращая внимания на впивающиеся в ладонь шипы, лепестки отламывались и падали на пол. В конце концов в руке у Ночной Тени осталась лишь сердцевина, помятая и искореженная, которую он бросил следом. Как воплощение души та смотрелась в высшей степени неприглядно.
- По молодости я баловался сочинительством, но следует признать, что шашкой мне удалось овладеть куда лучше, чем пером.
- Нет, нет, продолжайте! – попросил я, зачарованный проникновенным голосом Звездочадского и образами, встающими за его словами.
Ночная Тень пожал плечами:
- Да это, собственно, все.
Мне вдруг примерещилась мирная жизнь, в которой Звездочадский дарил барышням цветы, записывал в альбомы стихи и эпиграммы, танцевал на блестящем паркете бальных зал – такой блистательный офицер просто не мог остаться незамеченным. Эти мысли пробудили мое любопытство:
- Откуда вы родом, Габриэль?
Звездочадский развернулся порывом и пытливо вгляделся мне в лицо, точно этот простой вопрос непременно должен был содержать в себе подвох.
- Я родился далеко отсюда, - осторожно сказал он.
Я пожал плечами, не видя в его признании ничего необычного:
- Нас всех занесло далеко от дома.
- В межгорной долине, укрытой от злых ветров. Зимы там мягкие, согретые солнечным сиянием, а весны приходят рано. В апреле на пиках дальних гор еще белеет снег, а вдоль реки уже занимается яблоневая заря и миндаль роняет свой цвет в быстро бегущие воды. Летом ветер несет со склонов запах меда. Зацветают чабер, и мята, и душица, и еще тысячи других трав, каким все одно я не припомню названья. К осени деревья одеваются золотом и багрянцем, река набирает бег и наливается сталью, впитывая оттенки низкого неба.
Звездочадский был прирожденным рассказчиком. Пока он говорил, описываемые им места представили передо мною, точно я сам шел через них. Когда он умолк, я не сдержал восклицания:
- Зачем же вы уехали от такой красоты?
- Да право, за тем же, зачем едут из родных мест остальные: в поисках славы, признания, ярких впечатлений. С такими сокровищами на моей родине любой сделается богачом!