Выбрать главу

- Не могу, Януся, я дал слово, слово офицера и дворянина. Но вам нет нужды печалиться, я убежден, у вас все сложится наилучшим образом, - я осторожно расцепил пальцы девушки и оторвал их от своего мундира. – Adieu, mon bijou[2]. Не поминайте лихом! Je vous aime de tout mon coeur[3]. 

Отсалютовав, твердым шагом я вышел из комнаты, а затем и из Небесного чертога. Я шел в Oblivion. 

 

[1] Басон – шерстяная тесьма для нашивок.

[2] Прощайте, мое сокровище (фр.)

[3] Я люблю вас всем сердцем (фр.)

XVII. Иван Федорович и Николай Ильич. Расставания и расстояния

     Зачем ты просишь новых впечатлений

     И новых бурь, пытливая душа?

     Не обольщайся призраком покоя:

     Бывает жизнь обманчива на вид.

     Настанет час, и утро роковое

     Твои мечты, сверкая, ослепит.

 

Николай Заболоцкий

 

Когда Николай Ильич перевернул последнюю страницу рукописи, за окнами уже начало светать. Серый и робкий, с небес спускался рассвет, шел через дальние туманные поля, крался по темному парку, очерчивал контуры черемуховых ветвей близ окна и сочился в комнату сквозь стекло. Николай Ильич долго вслушивался в пробуждающийся мир, погруженный в собственные думы, столь же неясные и зыбкие пока, как этот рассвет, а затем покойно, словно ребенок, смежил веки и от состояния бодрствования разом обратился в состояние сна, которое мало чем отличалась от предыдущего, по крайней мере, мысли Николая Ильича оставались все теми же, приобретя лишь более зримое воплощение и облекшись запахами и звуками.

Отставной военный видел Мнемотеррию - страну высоких гор и кипучих рек, видел Обливион и быструю Смородиновую с цветущими яблонями по берегам. Возле реки, у самой границы мира снов, стояла худенькая темноволосая девушка в платье цвета утренней зари и синей шали, затканной серебряными маками. Далекая и близкая одновременно, как никогда не случается наяву, но частенько бывает во снах, она была исполнена неизъяснимой пленительной нежности. Ее огромные глаза отражали горы, и реку, и яблоневый цвет, кожа была млечно-белой, как поднимавшийся от реки туман, и сама она казалась точно вышедшей из этого колышущегося марева и при любом неосторожном движении вновь готовая раствориться в нем. Откуда-то издалека, гулкие и мерные, ровно удары колокола, наплывали стихотворные строки. Во сне стихи были накрепко спаяны рифмой, но после того, как они отзвучали, Николай Ильич не смог вспомнить ни слова, в памяти осел лишь четкий, почти маршевый ритм да едва уловимое веяние крыл музы, осенившей его своей благодатью. А может, то был ветерок, что колебал кисти шали на плечах девушки и играл прядями ее темных волос.

Верный армейской дисциплине, Николай Ильич проспал не более пары часов, а затем пробудился рано, как приспособился за долгие годы военной службы. Зная, что и дядя – ранняя пташка, Николай Ильич спустился в гостиную, надеясь застать его там. И верно, Иван Федорович уже пил свой утренний кофе из любимой чашки с щербинкой, будучи таким же, как племянник, рабом давно устоявшегося распорядка, только в его случае не навязанного извне, а сложенного им самим.

Дядя был прибран по-домашнему: в барском халате темно-алого бархата с шелковым воротником, в разношенных туфлях без задников, в пенсне с толстыми стеклами. Перед ним на расшитой фазанами скатерти, опираясь на массивную сахарницу, стояла раскрытая книга, на полях которой профессор, не чинясь, делал пометки. Заслышав шаги, он поднял голову и молвил:

- Доброе утро! Рад видеть вас. Признаться, моя книга оказалась не столь интересной, сколь можно было ожидать, поэтому я с удовольствием воспользуюсь вашим приходом как поводом избавиться от сей тягомотины. Как вам спалось?

- Вы шутите? Вы вручили мне эту рукопись, - также, как и дядя, племянник положил на чайный столик тетрадь в кожаном переплете, -  и полагаете, будто демон любопытства позволил мне смежить веки? Стоило лишь раскрыть ее, как я тотчас пропал между страницами и не обрел себя покуда не завершил чтение.

Николай Ильич взял высокий жестяной кофейник и наполнил чашку, как любил - по золоченый ободок. Кофе обжигал губы, по чему племянник рассудил, что поднялся немногим позже дяди.

- Что ж, иного я и не ждал. Сам, едва заполучив ее, был буквально парализован, так хотелось мне знать, чем все разрешится.