Неподалеку стояло неказистое строение: будка ли сторожа, отхожее место, контора? Не понять. Но маленькое окошко склоняло все- таки к последнему соображению. Ольга вошла и увидела за тумбой от канцелярского стола согбенного старика, смолившего очередную вонючую папироску возле консервной банки, полной окурков.
Здесь можно узнать о старом захоронении? - спросила гостья, забыв, как требовали того деревенские приличия, поздороваться.
Здравствуйте, милая, - старичок без укора вопросительно уставился на городскую посетительницу.
Где могилы Чеботарёвых?
Чеботарёвых? - повторил старик и закашлялся.
Вытерев глаза и рот мятым грязным платком, сказал:
Не знаю. Всех запомнить нельзя. Вот раньше тут часовня стояла, при ней монах жил, тот точно знал и сам показывал. Советская власть часовню велела снести, а попика мимоходом прибили, чтобы людей Богом не смущал. Теперь порядка мало. Мне зарплату нс платят, я тут от скуки сижу, хотя и на должности сторожа. Только чего покойников сторожить? У нас нс город, цветы с могил нс воруют. Дачники рассказывали, в Москве, в крематории из гробов цветы вынимают и продают. Называется цветочная мафия. Слыхала?
Не знаю, теперь всё продают, — отмахнулась Ляля и вернулась к своей теме. — Вы же регистрируете захоронения? Номера присваиваете?
Ну, вроде. - Сторож вынул из тумбы потрепанную амбарную книгу. - Только нужно точно знать дату, иначе не найти. Старые бумаги вообще крысы поели.
А могилы Большаковых?
В каком годе умерли?
Не знаю. Давно. От эпидемии тифа.
Сторож неодобрительно покрутил головой:
Чего же от меня хотите, если сами своих кровных нс помните? А тифа у нас отродясь не было. Вы погуляйте по правому краю, который заселялся раньше. Может, кого встретите.
Они вместе вышли иа крыльцо из двух ступенек, и старик махнул цигаркой куда-то в сторону.
Ляля устремилась мимо новых могил, с крестами и висящими на них усохшими венками, к осевшим холмикам, долго бродила между ними, разгребая осоку и повитель руками и вглядываясь в стершиеся надписи на железных и деревянных столбиках, но никого из родных не обнаружила. Могилы, заросшие травой, выглядели тоскливее, чем заколоченные окна и уходящие в землю срубы Филькино, Дома способны оживать, могилы умирают навсегда.
Настроение у москвички испортилось. Так хорошо все начиналось, а теперь невольно думается про распад плоти, и нс чужой, а собственной. Зачем дана жизнь, если в конце всем назначена смерть? Злым, щедрым, горбатым, красивым. Всем, без исключения. И не позволено знать, легка или тяжела она будет. Зато смерть - единственно, о чём нам известно наверняка. Отмените смерть — и наступит хаос. Страшно представить, на что по жизни способны бессмертные, если смертные живут без страха и совести.
Ляля давно не видела открытого горизонта, не была на таком бедном погосте — без памятников и каменных надгробий. Тишина и простор навевали грусть, одна печальная мысль догоняла другую. Вот, например, какой странный кладбищенский ритуал — поклоняться мёртвому телу, покинутому душой. К нему и подойти-то страшно - холодное, другое, но очень похожее на прежнее, тёплое и любимое. Человек закончился, а ты на него смотришь. Некоторые бросаются целовать, не сознавая, что обнимают кожицу исчезнувшего плода, а потом — ходят, сажают цветы, жгут свечи возле кусочка земли, в которой нет ничего, кроме тлена. Какая нерациональная культура погребения. Стоит ли вообще заботиться о таком бесполезном предмете, как могилы предков? «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» - звучит красиво, даже сердце сжимается и слёзы подступают, но это заслуга гения - умение писать проникновенно. А мы уже совсем другие люди, без двух минут марсиане. Да и не поручали ей по кладбищам болтаться. Мать промолчала, а отец даже слегка рассердился, и сама она сюда больше не вернётся. Всё тщета.
На этом скорбный визит завершился. Пока Ляля получала бумаги, пошёл щедрый густой дождь, лужи запузырились, дорога раскисла вмиг и стала годной только для трактора. К счастью, Фиму с Филькино соединяла узкая насыпь из гравия. В другую сторон}', до Ярославского шоссе, по раздолбанной дороге местного значения в такую погоду не добраться. И Ляля направилась в свои новые владения, купив в хозяйственном магазине десяток оцинкованных вёдер и тазов, не без основания полагая, что крыша в избе течёт. Еще прихватила нехитрой еды и наняла мужика с бабой убраться в доме. Сколько дней сидеть теперь в этой глуши, определить невозможно - серые тучи уходили за горизонт.
На пороге заброшенной избы, сказала от стыда ли, от неприятия или брезгливости:
Как можно так жить?
Эх, милая дамочка, многого вы ещё нс видели, - с укором сказал прибывший с нею мужик. - Жить можно. Плохо, что электричества нет. Уже года два, как пьяницы провода на металлолом срезали. Ни тебе радива, ни телеку. Хотя без его даже лучше - говорят непонятно про что, а уж показывают такой срам, какого тут сроду нс видали.
Он аккуратно сложил в мешки пустую тару из-под водки и спрятал в сарае, весь оставшийся хлам, включая сломанную мебель, вынес на зады, в бывшее картофельное поле, и запалил кострище. В доме остались древняя струганная лежанка, стол, да радовали глаз новенькие цветные табуретки из магазина. Баба вымыла иолы, обмела паутину, подмазала и даже побелила плиту. Чинить худую крышу без новых листов шифера мужик нс взялся, но принес из скотной пристройки дров, которые лежали под сеновалом и оставались относительно сухими. Парочка рассчитывала после работы выпить и поесть, а может, и переночевать, но Ольга, заплатив за труды, уверенно выставила чужаков за дверь. И они, зло поджав губы, зачавкали под дождем драной обувкой, ориентируясь в темноте на жидкие и далёкие сельские огни.
В самой большой, последней по счёту комнате, которая вопреки логике в деревне зовется передней, было холодно и с потолка ритмично капало. Ольга осталась на кухне, растопила русскую печь - сразу стало веселее — зажарила яичницу с салом и хлебом. Свечи купить забыла, и кухня освещалась только огнём из приоткрытой дверцы. Несмотря на промашку, новая хозяйка маленького экзотического мирка осталась довольна своей расторопностью, укрылась пуховиком, без которого в северном климате и летом в постель ложиться опрометчиво, да вскоре так согрелась, что сняла и вытолкнула ногами из-под одеяла одежду. Перед лежанкой красовался внушительных размеров половик, сплетенный из старых колготок и ярких полосок ткани, нарезанных из пришедших в негодность вещей. Самодельный ковер продавался на базаре в Фиме, выглядел совершенно сюрреалистически и так понравился Ляле, что она решила взять его в Москву.
Уже расслабилась и готовилась уснуть, когда почувствовала неясное беспокойство, разомкнула веки и чуть не вскрикнула: но столу, подбирая крошки, медленно двигалась большая, величиной с кошку, серая крыса, волоча за собой длинный и толстый розовый хвост, такой же длины, как она сама. На хвосте, в свете из печи, серебрились длинные редкие волоски. Довольно большие, почти прозрачные уши мелко вздрагивали. Какая мерзость! Ничего общего с бархатной игрушкой.
Крыса, почувствовав, что ее заметили, замерла и уставилась на женщину внимательным чёрным глазом, не круглым, как у мышей, а продолговатым. Что этот взгляд обозначал, Ляля не улавливала, но готова была руку дать на отсечение, что в глазу светился ум. Некоторое время человек и крыса смотрели друг на друга, боясь пошевелиться. Животное первым прервало оцепенение, забавно подняв к носу лапки, словно благодарило за угощение. Потом крыса захватила зубами большую корку хлеба, не спеша, даже с каким-то показным достоинством, спустилась на пол но ножке стола - будто ходить по вертикали ей не составляло никакого труда - и исчезла в тёмном углу.
Ляля была слишком переполнена впечатлениями, чтобы спать, и слишком устала, чтобы бодрствовать. Несколько раз, предварительно оглядевшись, она опасливо ставила босые ноги на коврик и подбрасывала в печь дрова, боясь, что огонь погаснет. Наконец, се вязко обняла дрёма - любительница распускать цветы воображения. Явилась знакомая крыса и явственно произнесла: