– Мнннэх, мнннэх… Вырвали по листочку бумаги из середины вашей тетради, написали сверху «Уплотненный опрос» и свою фамилию. Диктую задачу для сидящих слева на парте. Бичудский! Что вы пишете? Вы же сидите справа. Обьясните ему, где право, где лево. Итак… Теперь диктую для правых… Обьяснений не нужно – только решение.
Задачка оказалась несложной. Я решил ее за десять минут и принялся за изображение Анатолия Ивановича. Я так увлекся, что не заметил, как он подошел.
– Мнннэх. А это что за живопись во время уплотненного опроса?
– Так я уже кончил, – в страхе пролепетал я.
Он взял мой листок, посмотрел, вынул ручку и размашисто поставил пятерку. После предыдущей двойки с плюсом это было достижение. Я так и не понял к чему относилась пятерка – к задаче, или к его портрету, так как портрет он, к моему ужасу, тоже забрал с собой.
После математики была большая перемена и еще два урока – химия и черчение. Это наводило на размышления – не смыться ли. Химию вел у нас Петр Иванович – невысокий, лысый, довольно добродушный человечек. Своего кабинета у него не было, так что никаких опытов мы не делали. Было довольно скучно.
Он был в постоянной конфронтации из-за помещений и распределения часов с нашим физиком (кликуха – Фарадей). Фарадей был человеком энергичным. Он отвоевал себе единственную аудиторию со ступенчатым полом. Хоть небольшой, но все же амфитеатр. При ней была лаборантская. C утра на первом уроке на Фарадея было жалко смотреть – глаза у него слезились, руки дрожали. Когда он ставил опыты, то приглашал к своему столу помощников. Особенно это ощущалось, когда ему приходилось что-нибудь наливать, например электролит. Однажды, когда один из помощников, доливавших жидкость, сказал, что ему кажется, что пахнет не только электролитом, он сердито ответил: «Привыкайте! На производстве вы услышите и не такие запахи». Злые языки утверждали, что он сильно закладывает, а школьный шофер Михаил Петрович говорил: «По утрам у вашего Фарадея невыносимый выхлоп». Но где-то к третьему уроку он приходил в себя, правда выхлоп еще более крепчал.
Бедный же безлошадный Петр Иванович таскался со своими колбами и ретортами. Он притаскивал их в наш класс и демонстрировал примитивные реакции. Называли его Петюнчик по-доброму, либо Петька-дурак по злобе. Это не было связано с его умственными способностями. Повод для такого малоприятного прозвища был совсем в другом. Дело в том, что на четвертом этаже была коморка, которой завладела наша уборщица Галя. После трехлетней борьбы за это помещение, наша дирекция сдалась и оставила ее в покое. У нее был трехлетний сынок поразительно похожий на Петюню. По школе ползли слухи, что Петра Ивановича неоднократно видели выходящим из галиных апартаментов с колбами в руках. Я и сам видел, как наш любвеобильный Петюня однажды крадучись выходил оттуда с пробирками в деревянной подставочке и плакатом.
Увидев меня, он почему-то покраснел и сердито сказал: «Чем болтаться по коридорам во время урока, помог бы мне лучше донести наглядные пособия». Когда я рассказал об этом Толику – моему соседу по парте, он ответил: «Это не наглядные, а наблядные пособия (раздельное обучение располагало к некоторым языковым вольностям). Ходит туда на блядки как хряк на случку. Вот доказательство бегает вечером по коридору, когда Галка моет полы. А колбы – это для отмазки. Петька-дурак и сам уже не верит в эту легенду с пробирками». Я, конечно, был уверен, что он ходит к Гале мыть лабораторную посуду, но большинство моих соучеников, достаточно грамотных в эротических вопросах, придерживались другой точки зрения, о чем свидетельствовали довольно смелые рисунки и надписи, периодически появлявшиеся в интимных помещениях школы…
В общем и Петюня и Фарадей имели по одному широко известному проколу, и поэтому в сражениях за помещения и за удобные часы по молчаливому согласию они упреками в этой области никогда не пользовались.
Что же касается черчения и почему-то астрономии, то их вообще в расчет не принимали и за полноценные уроки не считали. Черчение преподавала пожилая дама – Анна Соломоновна. Она являлась на урок с огромным деревянным циркулем, заряженным мелом, линейкой и деревянным свежесрубленным транспортиром. Разложив на столе этот клоунский реквизит, она начинала энергично ходить вдоль доски.
– Так на чем мы остановились в прошлый раз? Что? Никто не помнит? До чего мы дошли в прошлый раз?
– До ручки, – раздался веселый возглас.
– Нет. Не угадал. Мы дошли до сопряжения окружностей разного диаметра. И перестаньте шуметь, возьмите блокноты, которых я почему-то не вижу, линейки и циркули, которых я тоже не вижу.