В этот вечер, выйдя на Крещатик, я тут же присоединился к группе ребят с Софиевской улицы во главе с Горякой (Горячевым). Не успели мы пройти и одного квартала, как я наткнулся на Риту. Она была с подругой Ниной, такой же упитанной и жизнерадостной, как и Рита. Они предложили мне идти в парк к «Павлину», посидеть на скамеечке и побеседовать, только предварительно найти Эдика, который здесь где-то ходит, и позвать его с собой, потому что Нина сама стесняется к нему подойти. Рита была одета совсем по-летнему и выглядела весьма соблазнительно. Но у меня в этот вечер были другие, более серьезные планы. Я ей сказал, что у меня срочный разговор с приятелем, но как только я найду Эдика, я дам ей знать.
Возле Прорезной я встретил Розенфельда, который мне прояснил многое. Во-первых он мне сказал, что волна антисемитизма только набирает обороты, что еще неизвестно к чему приведут процессы над деятелями Еврейского Антифашистского Комитета, что все писатели и поэты, пишущие на еврейском языке, исключены из Союза писателей, что арестован поэт Гофштейн. Началась травля после статьи Пащенко в газете «Радянська Украина», закрыли альманахи «Хеймланд» и «Дер штерн», осудили писателя Леонида Первомайского. Кое-что я знал, так как начали травить моего дядю – профессора живописи Михаила Ароновича за формализм, но я думал, что это происки озверевших социалистических реалистов. Еще от Алика я узнал, что наша благороднейшая Зопа – махровая антисемитка, что она пролезла в партбюро и полна решимости бороться с беспаспортными бродягами и антипатриотами то-есть с еврейскими интеллигентами а также с их детьми не щадя своих сил. Кроме этого он мне сообщил, что не следует вообще беседовать на эту тему с кем попало. Избегать следует не так антисемитов, как Кравцова и Середенко, так как у них папаши служат в КГБ, хотя они об этом никому не говорят. И в заключение предупредил меня, что о нашем разговоре никто не должен знать.
Я понял, что мою родимую школу придется покинуть. Но идти в другую школу одному не хотелось. Нужно было найти напарника. Легче всего его можно было найти среди ребят, к которым наша Зопа питала такие же нежные чувства, как и ко мне. И такой напарник довольно скоро нашелся.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ
На кафедре его называли Яков Аронович. Аспирант кореец Тянь Хиун называл его Каваронч. Он совмещал работу в Академии, руководство кафедрой в институте, занятия с аспирантами и проектную работу. В институт он выходил всегда заблаговременно.
И в этот день он вышел из дому на 2 часа раньше, чем нужно было, чтобы попасть в институт. Он не стал садиться на трамвай, хотя второй номер шел прямо от дома до института. Он решил пойти пешком, чтобы иметь возможность хорошо подумать по дороге. У него не было машины, хотя зарплата члена-корреспондента Академии и профессора позволяла купить не только «Москвич-401», но и «Победу». В Академии мало кто имел машины, это не было принято, да и хлопотно. Станций техобслуживания не было. Собственная машина была у президента Академии, так ему приходилось держать шофера, а машина стояла в гараже Академии.
Мысли возвращались к позавчерашней телефонной беседе. Позвонила секретарь из деканата института.
– Яков Аронович, вы должны быть послезавтра на открытом партсобрании факультета.
– Почему «должен»? Я не член партии.
– Мне так сказал Шлаканев Георгий Власович-он же наш парторг.
– А какая повестка дня этого собрания?
– Сейчас я возьму обьявление и вам зачитаю… Вы слушаете? «Деятельность профессорско-преподавательского состава архитектурного факультета в свете последних решений партии и правительства об антипатриотизме, космополитизме и низкопоклонстве перед Западом». Шлаканев попросил, чтобы я вам позвонила и персонально пригласила присутствовать на этом собрании.
Он знал, что это было приглашение на казнь.
– А кого еще из членов моей кафедры попросил персонально пригласить Шлаканев?