Вряд ли это поэзия. На счастье, ему в голову пришла строчка из Марло, и он процитировал:
– «Приди, любимая моя! С тобой вкушу блаженство я»[15]. Пруденс, смутившись, посмотрела на него и покачала головой.
– Ребенок будет жить с нами и... – торопливо уверял он. В ее глазах снова появилось странное выражение, которое Гидеон уже начал узнавать.
– Что случилось, Имп? Господи, я снова все испортил. Что я на сей раз сказал?
Она покачала головой и отвернулась.
– Пруденс, скажите мне. В чем дело?
Она подняла дрожащую руку, словно стараясь удержать его на месте.
– Вы меня неправильно поняли. Ребенка не было, живого... Дедуш... я заболела, и мой... – Она проглотила ком в горле. – Мой ребенок родился мертвым, раньше срока. Я больше не в силах этого выносить, – добавила она. – Пожалуйста, уходите. Филипп будет здесь с минуты на минуту. – Пруденс пошла к двери.
– Я никогда не чувствовал ничего подобного ни к одной женщине, – хрипло сказал Гидеон. – Вы нужны мне, Имп. Больше, чем кто-либо и что-либо в моей жизни. – Он снова потянулся к ней, но Пруденс отступила, покачав головой.
Это слишком. Слишком много мыслей терзают ее ум, слишком много чувств переполняют душу. У нее сердце разрывалось. Ей нужно побыть одной, нужно время, чтобы подумать.
– Простите, я не могу. – Она выбежала из комнаты.
Гидеон как слепой вышел из дома тетушки. Он был разбит. И еще больше влюблен. Год назад он бы не поверил, что такая женщина, как Пруденс, может существовать.
Она просто не могла нарушить клятву. Не имеет значения ни то, что она дала слово человеку, который ее оставил, ни то, что свидетель этой клятвы мертв.
Гидеон подумал, что все женщины, которых он знал, нарушали данное ими слово. Он подумал о собственной матери, которая с легкостью давала и нарушала обещания и в грош не ставила ни клятву, которую дала мужу, ни долг перед сыном. Не говоря уже о том, что она сбежала с мужем родной сестры.
Как сын подобной женщины мог понять такую девушку, как Пруденс?
Он мог ее не понимать, но как же он ее любил!
Он, бездельник, повеса, который не давал обещаний и не хранил верности женщинам! Он, пустой, эгоистичный и даже немного тщеславный человек! Он ее не понимал. И не заслуживал.
Но он от нее не откажется! Отдать ее Оттербери? Судьба давала Оттербери шанс сделать Пруденс счастливой, но вместо этого он покинул ее в самой ужасной ситуации, в какую только может попасть женщина, оставил на милость сурового и жестокого родственника. Оттербери не заслуживает уважения. Может быть, более достойному человеку Гидеон ее бы уступил.
Нет, мрачно подумал он. Никогда! Он никому ее не отдаст!
Пруденс нужно счастье. И Гидеону нужно стать единственным, кто может ей его дать. Он подходящий человек для этого. Единственный.
И Гидеон дал клятву, первую в своей взрослой жизни. У этой клятвы не было свидетелей, он даже не произнес ее вслух. Но он вложил в нее всю душу: он женится на Пруденс Мерридью и всю жизнь посвятит тому, чтобы для нее сбылось обещание, которое она дала сестрам: обещание солнца, смеха, любви и счастья.
Глава 17
Любовь никогда не умирает от голода,
Но ее часто убивает пресыщенность.
Часы в холле тикали с мучительной медлительностью. Часовая стрелка медленно подползала к цифре «два». Пруденс расхаживала по верхней площадке лестницы. В ее голове эхом отдавался разговор с лордом Каррадайсом. После того как он ушел, она ни о чем другом не могла думать. Она его правильно поняла. «Приди, любимая моя! С тобой вкушу блаженство я».
Это явно признание. Он ее любит. Возможно, даже больше, чем она – его.
Пробило два. Пруденс взглянула в зеркало и поправила выбившийся локон. Она оделась тщательно, стараясь придать себе безмятежный вид. Влажными руками она расправила юбки. Она сможет выполнить свою задачу.
Как только утих бой часов, звякнул дверной колокольчик. Даже мальчиком Филипп отличался пунктуальностью. Это одна из его добродетелей.
Дворецкий Шубридж вяло пошел к двери, по дороге он остановился и со сводящей с ума неторопливостью поправил букет в вазе. Когда колокольчик звякнул снова, Шубридж величавым жестом распахнул дверь. Пруденс посмотрела вниз. С лестничной площадки входа в дом не было видно, но она услышала тихий рокот мужских голосов, потом шаги по полированному паркету и, наконец, в поле ее зрения появился Филипп. Он переоделся, заметила Пруденс. Шубридж взял у него пальто, высокую касторовую шляпу и черную, с серебром, резную трость, прежде чем проводить его в гостиную. Волосы Филиппа были тщательно завиты и напомажены по последней моде. Сапоги блестели, сюртук плотно облегал фигуру. Филипп стал светским щеголем.
Пруденс проглотила ком в горле. Четырехлетняя прелюдия подошла к концу. Набрав в грудь воздуха, она медленно пошла вниз по лестнице.
Годами она воображала себе возвращение Филиппа и жила ожиданием встречи. Сейчас она могла думать только о Гидеоне и его словах, которые заставили ее сердце – увы, слишком поздно! – петь от счастья. По иронии судьбы, когда Гидеон произносил эти слова, она думала о предстоящем разговоре с Филиппом.
Пруденс вспомнила, какое у него было лицо, когда она попросила его уйти. От волнения она почувствовала себя неловко. Все-таки он мог бы подождать, когда она придет к нему со свободным сердцем. Свободной, чтобы сказать ему «да». Она бы это сделала.
Она повторяла про себя согревавшие душу, прекрасные романтичные слова:
Пруденс не сомневалась, что если кто-то и может подарить ей блаженство, то это Гидеон. От этой мысли она вздрогнула. Строчки стихотворения эхом отдавались у нее в голове, когда она спускалась по ступенькам.
Цветы вплету я в шелк волос И ложе сделаю из роз.
Ложе из роз. Конечно, там могут случайно оказаться и шипы, но с Гидеоном кто их заметит?
Зажгу на башмаках твоих Огонь застежек золотых.
Ей не нужно золотых застежек на башмаках. Это слишком экстравагантно. Не говоря уже о том, что давно не модно. Когда она будет свободна, она придет к нему босой!
Пруденс подошла к двери гостиной. Пора оставить грезы о безрассудной любви, мечты о блаженстве на ложе из роз с темноглазым смеющимся мужчиной. Сначала надо разобраться с тем, что она совершила в жизни, и только потом двигаться дальше.
– Здравствуй, Филипп, – сказала она, входя в гостиную.
– Моя дорогая Пруденс! – Филипп положил руки ей на плечи и осторожно поцеловал в обе щеки.
Словно покинув собственное тело, Пруденс глазами стороннего зрителя бесстрастно наблюдала их встречу. От Филиппа пахло чем-то экзотическим, наверное, пачулями и мускусом. Так благоухал дворецкий лорда Динзтейбла. Как странно и как нелепо в объятиях долгожданного жениха вспоминать чьего-то дворецкого.
Филипп наконец отпустил ее.
– Ах, Пруденс, Пруденс! – воскликнулон. – Как ты выросла! – Он посмотрел на нее и поцеловал в губы.
Охваченная чувством вины, Пруденс вытерпела это. Он не так целовал ее в прошлом. Теперь его губы стали настойчивыми и требовательными. Пруденс крепко сжала рот.
Его пыл сбил ее с толку. Она этого не ожидала. А следовало бы. По его мнению, они еще помолвлены.
Он разжал объятия, и Пруденс быстро отступила назад.
– Я вижу, ты все такая же застенчивая мышка. Пруденс попыталась улыбнуться, чтобы смягчить свой отказ.
– Это было так давно, Филипп. Прости...
– Должен сказать, что ожидал более теплого приема, малышка Пруденс, – сказал он. – Если помнишь, когда ты была девочкой, мы делали гораздо большее.
– Только один раз. К тому же я этого не хотела, – возразила она. – И последствия...
Она не закончила фразу. Нечестно встречать его жалобами и упреками. К чему, после стольких лет разлуки. С тех пор много воды утекло. С этим мужчиной у нее все кончено.