– Извини, Филипп, – смягчила она тон. – Мы не такие, как прежде. Нам нужно снова познакомиться друг с другом. Много произошло с того дня, когда мы обручились.
Филипп нахмурился.
Пруденс вытащила из лифа платья цепочку с кольцом.
– Все эти годы я берегла твою фамильную драгоценность. Его, казалось, ошеломили эти слова.
– Ах да. Хорошо.
Она ждала этого момента. Сняв кольцо с Цепочки, Пруденс сказала:
– Филипп, прости, но я больше не могу носить твое кольцо. Я не могу выйти за тебя замуж.
Наступило короткое молчание. Филипп положил руки ей на плечи и повернул лицом к себе.
– Ты расторгаешь помолвку? – недоверчиво спросил он. – После того как четыре с половиной года носила мое кольцо?
Пруденс, сглотнув, кивнула. Это первое обещание, которое она нарушила.
– Почему?
Пруденс ничего не сказала. Она молча протянула ему кольцо. Филипп взял его и, тщательно осмотрев, взвесил на руке, словно проверяя вес.
– Тяжелое.
– Оно ведь переходило из поколения в поколение твоих предков по женской линии?
– Предков? Ах да, да, конечно.
Филипп вертел в руках кольцо, не зная, что с ним делать.
– Лорд Дерем знает об этом?
– Если ты имеешь в виду кольцо – нет. Я спрятала его, как ты велел. Если тебя интересует, знает ли он о нашем обручении, то тоже нет. Но в любом случае это не имеет значения, мы покинули его дом и никогда туда не вернемся.
– Да, твои сестры говорили сегодня утром, что вы убежали. Поразительная глупость, Пруденс! Он твой законный опекун!
– Скоро он не будет моим опекуном. Как только мне исполнится двадцать один год, я получу право на наследство, и мы навсегда избавимся от необходимости жить с ним.
– Но к чему эти истерические выходки и риск навлечь на себя его неудовольствие? А если он лишит тебя наследства? Это крайне неразумно, Пруденс, крайне неразумно!
Пруденс недоверчиво смотрела на него. Она писала Филиппу, как жестоко обращается с ними дед. Она даже сообщила ему еще более страшное, то, о чем до сих пор никому не рассказывала.
– Ты знаешь, что с дедушкой было невыносимо жить, – медленно сказала она. – Я часто писала об этом. Ты не мог этого забыть.
– Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы распознать чрезмерную женскую чувствительность, – отмахнулся Филипп.
Пруденс заморгала. Чрезмерная женская чувствительность?
– Старому человеку нелегко, когда у него на руках пять девочек, – не обращая на нее внимания, продолжал Филипп. – Если он немного старомоден, это вполне понятно. А дисциплина еще никому не повредила. К тому же он теперь, наверное, очень стар. Он долго не протянет. Стоило бы потерпеть. У него ведь куча денег.
– Так вот почему ты не писал... – медленно сказала Пруденс.
– Не придирайся, Пруденс. Должно быть, я не получил писем, в которых ты об этом писала. Ты же знаешь, как плохо доходит в Индию почта. – Филипп избегал ее взгляда. – Во всяком случае, если бы я поступил, как ты умоляла, и приехал за тобой, то к тому времени ты уже забыла бы о своей маленькой проблеме. Ну и дураком же я тогда выглядел бы!
Филипп, казалось, не понимал, что выдал себя. Он получил самое важное письмо.
– Значит, ты просто пренебрег тем, что я написала.
– Не будь упрямой, Пруденс. Я был на краю света. Ты не представляешь, с какими трудностями мне пришлось столкнуться в Индии.
– Но когда я сообщила тебе... ребенок... – Она не могла говорить.
Филипп покраснел.
– Шшш... не надо говорить о таком деликатном деле. Случилось несчастье, но это, несомненно, к лучшему.
Пруденс поразили эти слова. Она подошла к окну и невидящими глазами стала смотреть вдаль. Ей так хотелось поделиться своим горем с ним, отцом ребенка, а он, оказывается, не испытывает никаких чувств.
Пруденс вдруг резко повернулась к Филиппу.
– Так ты считаешь, что ради денег мы должны были остаться с дедушкой? И закрыть глаза на его жестокость? – Она смотрела ему прямо в лицо. – Это была жестокость, Филипп, а не дисциплина, как ты выразился.
Он неловко переминался с ноги на ногу.
– Женщины склонны преувеличивать. Если бы ты знала, какие страдания мне пришлось пережить в Индии, чтобы заработать деньги...
– Значит, для тебя главное – деньги? Ты считаешь, что ради денег нам следовало все стерпеть. Ты не послал за мной, когда я в тебе так нуждалась, потому что ты был занят зарабатыванием денег. Ты всегда был такой? Я была слепа?
– К чему было беспокоить тебя финансовыми проблемами, когда мы встречались? – пожал плечами Филипп и снисходительно добавил: – Женщины известны своей непрактичностью и наивностью.
Пруденс фыркнула. Неправильно истолковав это, Филипп поторопился заверить ее:
– Мы, мужчины, находим это очаровательным. Признаюсь, в последний год я пел другую песню, поскольку казалось, что твой дед потерял все свое состояние. Компания почти обанкротилась, мы переживали трудные времена. Но четыре или пять месяцев назад все круто изменилось. Ты не поверишь, компания стала процветать. У твоего деда по-прежнему куча денег, поверь мне!
Пруденс почувствовала тошноту. Как она могла думать, что этот напыщенный, корыстный человек – любовь всей ее жизни? Должно быть, корысть всегда была ему присуща. Как она этого не разглядела? Его совершенно не волновал их ребенок! Он получил письмо и даже не потрудился ответить. Ее ребенок был «деликатным делом», а его смерть – «к лучшему».
Пруденс едва смотрела на него, и то лишь для того, чтобы соблюсти правила вежливости. Гнев и горечь предательства клокотали в ней, грозя вырваться наружу, сжигая все на своем пути. Ей хотелось наброситься на него. Она не могла говорить.
Не обращая внимания на ее состояние, Филипп сел, разгладил элегантные бриджи и критически осмотрел комнату.
– Если ты не хотела оставаться в Дерем-Корте, то почему не остановилась у родственников? У двоюродного деда, например? Не понимаю. Это люди, у которых ты живешь, заморочили тебе голову постыдными мыслями о независимости? Должен тебе сообщить, что я навел справки, и мне совершенно не нравится, что ты здесь обитаешь! Остановиться у женщины, которую ты не знаешь! У вдовы какого-то типа из Аргентины! Боже милостивый, Пруденс! Как ты могла поступить так неосмотрительно?
Пруденс изо всех сил сдерживалась.
– Леди Августа...
– Судя по словам моих... моих гостеприимных хозяев, эта твоя леди Августа дель иностранка в один прекрасный день просто приехала в Бат. Никто о ней до этого не слышал. Ее нет в Книге пэров и баронетов. Помяни мое слово, она авантюристка!
– Чепуха... – начала Пруденс, но Филипп отмахнулся.
– Мне ее показали на улице. Да у нее такие волосы, которых устыдилась бы и цирковая танцовщица. – При этих словах он взглянул на рыжие локоны Пруденс. – И она красит лицо. Тоже мне, леди! – фыркнул он. – Они там сами себе придумывают титулы.
– Неправда! Она...
Филипп снова высокомерно махнул рукой.
– Прислушивайся к тем, кто лучше тебя разбирается в людях, Пруденс. Люди, у которых я в гостях, ее не знают, а мой здравый смысл подсказывает остальное.
Пруденс воинственно скрестила руки. Она едва удерживалась от желания залепить ему пощечину. Как она могла быть такой слепой в шестнадцать лет? Страшно подумать, как может заблуждаться человек.
– Вдобавок есть серьезные сомнения относительно герцога, с которым помолвлена твоя сестра, – заявил Филипп. – Мой гостеприимный хозяин приходится троюродным братом тетушке одного герцога и разбирается в таких вещах. Мои хозяева знакомы почти со всеми важными персонами в лондонском свете. Им известно, что герцог Динзтейбл живет уединенно на севере Шотландии и ни с кем не видится. Думаю, это тебя убедит. – Филипп откинулся на спинку кресла и самодовольно посмотрел на Пруденс. Она не ответила, и он добавил: – Твой так называемый герцог, должно быть, мошенник.
– Нет, он отшель...
– В хорошую же историю ты впутала свою сестру! Держу пари, что, как только Чарити вступит в права наследства, ее новоиспеченный муж окажется безродным авантюристом.