– Как бы я хотел тебе помочь, женщина, – повторил я ей в энный раз. – Хоть чем-то.
Она удивленно рассмеялась:
– В мелочах я не нуждаюсь, а в существенном никак. Говорю тебе, ни ты мне, ни я тебе друг другу не поможем. Разве ты не знал? Нельзя спасти человека от судьбы, которую он сам благословил.
– Да нет, можно же отговорить там… от глупостей.
– Ну хорошо. Не делай глупостей. Ты. Живи правильно. Предваряя твой вопрос: так, чтобы ты и люди, которых ты встречаешь на пути, были радостны. Это ведь очень просто, когда нет катаклизмов. Возьми жизнь в свои руки и сотвори нечто достойное из нее. Чтобы тебе самому понравилось.
– Все правильно, и я хотел. Только что же со мной случилось? Погнался за журавлем в небе.
– Так не гонись больше.
– Не хочу. И не буду. Я хочу дослушать до заключительного аккорда пьеску, чтобы ни в чем не сомневаться.
– Я тоже. Свою. И это свободный выбор. Мы обреченные люди, потому что сами обрекли себя.
– Но ведь если точно знаешь, что дело дрянь, можно же…
– Ты откажешься?
– От чего?
– Ну куда ты там идешь?
– Я хотел стать пророком, Марьям, – честно признался я. – Но сегодня узнал, что все тщетно. И теперь не знаю, куда мне.
– А мне казалось, ты мечтал идти путем, который укажет Господь.
– Все верно – путем пророка.
– Эй! Так путем пророка или путем, который выберет Он?
– А разница? Нет у меня никакого пути, ясно? Плыву, как облако под натиском ветра, из ниоткуда в никуда. Только мотает без толку.
– Хочешь совет? Попробуй не злиться на Бога за то, что Он не обращает внимания на твои придирки. Бесполезно навязывать Ему свое мнение. Он-то стерпит до бесконечности, а вот ты так и будешь бичевать сам себя. Желаешь слышать – слушай, а не нравится…
– Я тебя не понимаю!
– Все ты понял.
– НЕТ!
Марьям подошла и посмотрела мне в глаза.
– Путь – он на то и путь, – сказала она. – Поесть хочешь?
Утром, не очень рано, кстати, я вдруг проснулся и понял, что время уходить. Она, кажется, так и не ложилась. Мы попрощались.
– Эй! – окликнула, когда я уже отошел от дома.
Я обернулся.
– Да будет благословен твой путь!
– И твой…
– Попробуй быть счастливым.
Я пошел дальше. Но уже издалека вновь услышал шум и обернулся. В дверь к Марьям ломилась какая-то женщина, и все кричала:
– Он… он…
А что он? Я так и не расслышал, ветер растрепал слова. Я лишь увидел, как добрая женщина открыла дверь и закричала от счастья. Радуйся, Марьям! А меня мое сердце повело прочь из Иерусалима. Немедленно – приказало оно. И я ушел.
22. В моей тишине (белая глава)
Там,
За белой стеной
Никто не придет,
Там будет темно.
Вельвет. Тишина
23. Эфемерное
Но мало того, он еще должен был прожить эти безобразные годы, узнать отвращение, узнать бессмысленность постылой, загубленной жизни, испить эту чашу до конца, до горького отчаяния, до того мгновения, когда сластолюбец Сиддхартха и ростовщик Сиддхартха тоже умрут. И они умерли. От глубокого сна пробудился новый Сиддхартха.
Г. Гессе. Сиддхартха
Моя жизнь приобрела устроенность. Безусловно, кости в руках судьбы стали выпадать в мою пользу. Мне просто везло. Вопреки прежним сомнениям я ушел в Пустыню и вновь был свободен. Боль и страхи испарились. Мне открылись красота, покой и воля. Осталась лишь одна язва на сердце – записка, которая давным давно пропала. Я так и не передал заветные слова. Но сказал себе: либо возвращайся на торговую площадь и проведи там хоть целую вечность, но исполни свою клятву, либо прекрати думать об этом днями напролет. И я уже вскакивал, чтобы идти туда. Но, понимаешь, я признал, что обошел много людей. Очень много! Я действительно постарался в тот день. Не все можно сотворить, не всегда желания исполнимы. И нет смысла искать черную кошку в темной комнате, когда ее там нет. Казнить себя за отсутствие кошки тоже нецелесообразно. Я заставил себя поверить в это и успокоился.
Тогда я вкусил свободы. Открыл, что мир вокруг до необыкновенности прекрасен. Что под тем же самым солнцем, под которым я плавился и горел, бывает тень и прохлада. Что можно не задыхаться и останавливать штормы в груди, если глубоко дышать. Что в мире еще есть все то, что мы так любим.
Да, Иерусалим разрушен. Восстановят. Умерли люди… я помню их. Но встречаю тех, кто никогда не слышал об их страданиях – людей без шрамов. Горести ушли в прошлое, и те, кто не испил из этой чаши, раздольно жили или умирали от своего. Буря в одной части пустыни незаметна для другой. Было сложно смотреть на людей непричастных. Легче уйти вместе со своей трагедией и остаться верным ей. Но ночь прошла, взошло солнце, и я ощутил, что согрет им. Предатель погибших, но не самоубийца… Таков закон судьбы. Я все еще хотел жить, а жизнь без радости ни блага, ни любви в мир не прибавит. Тогда я разрешил себе замечать свет.