Мне на ум являлся образ моей единственной. Показалось даже, что это был не просто ее образ, это была она – сквозь пространство. Как-то ночью я сидел под звездами и прошептал ей в их лице:
– Чего ты хочешь?
И мои губы прошептали мне:
– Освободиться от последних цепей.
Ее цепью был я, очевидно. Не удивительно, если это была она. Всегда же жаждала быть ничем не связанной. Даже наша невидимая нить стала, наверное, лишней обязанностью. Раз уж мы слышали друг друга, я поведал ей о садовниках. Она разочарованно смолчала. Тогда я закрыл глаза, посидел так, осмотрел внутренним взглядом свою душу и нащупал заветную нить. И бросил свой конец в небытие. Связь исчезла. Я пожелал своей любимой доброго пути.
Пустота разбередила мою память. Тогда и начал вспоминать рисунки из сна и лица из яви. Сцены, картинки возникли разом, будто всегда были доступны, и больше меня не тревожили. Я знал, что они теперь всегда пребудут со мной и я обращусь к ним, когда придет время.
И вновь покой. Нужно было занять себя хоть чем-то, ради хоть какого-то движения. Я спросил себя, чего хочу. Не так уж многого. Жечь костры в память о ней, подумал я. И загадал Ему, чтобы мне удавалось каждый вечер сидеть и смотреть на пламя. Мозги зашевелились и сформулировали запрос: как мне это сделать? Нужно пламя и дерево. Древесина встречается под ногами, но лучше собрать в кучку. Для пламени нужна закрытая посудина, животный жир, тряпица и подпалить все это разочек. Жир выгорает, добавлять нужно.
Утром я зашел в ближайшую деревню. Там хорошо принимали странников и любили их слушать. Когда узнали про то, что я бывал недавно в Иерусалиме, спросили, не слыхал ли я о Мессии.
– Нет, я не слышал, – был честный ответ.
– Там, говорят, весь город развалился, когда его казнили!
– Было несколько землетрясений, – подтвердил я, – но больше я ничего не знаю.
– Расскажи, как оно было…
И я рассказал. Об ужасах, погибших людях. Когда говоришь, боль возвращается, но пускай. Не жалко. Почему бы не отдать людям то, что они хотят, если оно у тебя есть и тебе это почти ничего не стоит?
Мои слушатели были в изумлении. Чтобы привнести света, я рассказал о садовниках. Он выслушали с благодарностью. И ты не поверишь, один из них припомнил эту историю. Кто-то из их семьи путешествовал с торговым караваном и, совершенно точно, знал одного из посланников! Он скоро должен вернуться домой, мне стоит с ним переговорить.
Они были благодарны за рассказ. И спросили, чем одарить меня.
– Самую простую посудину, что не горит, да жира, чтоб поджечь.
Оно тут же возникло передо мной. Я оторвал кусок ткани на фитиль и спросил, где могу найти огонь. Показали. Теперь у меня была маленькая свеча. И я понес ее, закрывая от ветра, в Пустыню – к каким-нибудь ненужным деревяшкам. А еще был день. И кто-то незнакомый окликнул:
– Э! Человека ищешь? – спросил он с доброй насмешкой.
– Только если себя, – ответил я, подумав, и улыбнулся.
Древесина нашлась. Под ногами валялось, много – сколько нужно. Я зажег костер, и уселся, и смотрел на него. Хорошее глубокое чувство.
Утром, когда я проснулся, костер потух, лампадка осталась гореть. Я поднес к ней пальцы, и она согрела мне сердце. Горючего оставалось не так уж много. Пойти бы в деревню. Нехорошо, быть может, опять просить у людей-работяг… Захотят – откажут, прогонят. Я так решил.
А когда пришел, меня ждали. Знали, что далеко не уйду, пока не дождусь возвращения караванщика. Были рады. Мы условились так: мне давали немного еды и вина (излишков я не принимал), наполняли лампадку, а приходил к ним рассказывать. Ни о каких проповедях, как прежде, я и сам ни разу не заикнулся. Я рассказывал истории, которые слышал или которые происходили со мной – простые и о жизни. Никакого ВЕЛИКОГО СЛУЖЕНИЯ. Так, бытовое сосуществование с другими. По утрам я еще помогал в работе – кому чем. По мелочи. Не задумываясь особенно, но было приятно. Иногда весь день в поте лица… Ну и гордился бы я моим нынешним положением прежде! А теперь все само собой разумеется, и том нет ни триумфа, ни награды. Отрада на медленном огне. А по вечерам я уходил в одиночество и жег костры. Пару раз мальчишки напрашивались со мной, но сидение без дела тяжело давалось им, а в пламени, кроме новизны, они ничегошеньки не видели. Я, если честно, тоже ничего особенно в нем не наблюдал. Никакого смысла, просто хорошо, просто нравится. Глазу ли, душе ли – не знаю. Забава легкая да тщета.