А я тем временем почему-то поднялся на ноги и пошел.
Тут он нашарил рукой еще одну древесинку и нарисовал вот что:
Ближе к вечеру я увидел деревню, правда, чужую. Кажется, когда-то давно я бывал здесь с отцом, но едва ли запомнил, где здесь что, и едва ли кто из местных узнает меня. Господь послал на моем пути колодец. Когда я увидел его, единственной мыслью было: «Так я выжил!» Я уже видел, как отпиваю маленький первый глоток живительной влаги – совсем чуть-чуть, много сразу нельзя. И наконец я подошел. Заглянул, а в нем нет черпака. Каждый, видимо, крепит к веревке свою посудину… Вот это меня сбило с ног. Я только понял, что все, и мгновенно пропал.
…
– Че слоняешься по жаре, дурень?
Я лежал в комнате, а передо мной стояла женщина, которую я с первого взгляда и присно окрестил «базарной бабой». Ты меня извини, но я привык вызывать в памяти ее образ именно этими словами. Первое впечатление было сильным, понимаешь? Да и точнее описать ее я не способен.
Я сумел оценить, что чувствую себя отвратительно.
– Я тебе вопрос задала.
– Я думал…
– О чем же ты, олух, думал?
– О Боге. Я искал Бога.
Это прозвучало, как мне показалось, очень тонко и откровенно. Если бы мне кто-то бросил вот так, то, как бы зол я ни был, я бы тут же проникся симпатией к человеку передо мной. Но она сказала как отрезала:
– Мда, что за молодежь пошла? Работать не хотят. Делать что ль больше нефиг? Господа не «ищут», – с крикливой издевкой заметила она, – Господу молятся. Работу свою сделают на славу, трудом восславят Имя Божие, а потом молятся. А ты, раздолбай, шляешься не пойми где, пока люди работают. Сдохнуть чей поди охота! Нет бы взялся за ум, дом бы построил, хозяйство поднял, детишек с женой нарожали бы, на ноги бы их подняли – вот молитва Богу! А ты!.. Тьфу!
Она действительно плюнула прямо на меня (целилась в лицо, но попала в руку) и ушла. Что сказать, удивила. С чего она взяла, увидев меня в первый раз, что я, как бы выразиться, еще ищущий себя человек?.. По сути же согласен. Она была права – да. У нее было и хозяйство, и, видимо, дети, а может, и внуки. Она прожила долгую жизнь и знала, о чем говорит. А я был всего лишь бесполезной кучей тряпья, костей и мяса, которая все дребезжит и никак не может найти себе покоя. А ведь я желал доброго хозяйства и достойной жизни. Спроси меня тогда, о чем я мечтаю больше всего, и я бы ответил: стать хорошим человеком. Мне, кажется, вновь указали путь.
Я попытался встать, но не сумел. Появилась девочка – дочка или внучка – и начала меня молча по чуть-чуть отпаивать. Я разрывался между благодарностью и стыдом. Больше всего хотелось, чтобы сейчас пришла эта «базарная баба» и я поклялся ей с жаром, что впредь буду жить праведной жизнью. Тяжелой головой я взялся обдумать, в какие слова облечь благодарность. Придумал закончить на: «Вы изменили мою жизнь». Хороший финал, правда ведь? Вот только когда она появилась, я забыл начало своей речи, забыл всю речь, кроме этих последних слов. Но я понял, что должен что-то сказать – не ради нее, ради себя. И выдал:
– Вы изменили мою жизнь! – вложив в эти слова всю признательность, какую только был способен выразить.
Она посмотрела на меня дико и произнесла:
– Ниче те не поможет!
Опять плюнула, правда, уже на пол, и ушла. Я остался один. И вновь подивился монументальной мудрости этой женщины. Она выразила правду, которая во мне уже почти созрела: я обречен. Теперь сознание остановило поток слов и жадно приступило к обработке откровения.
Она опять пришла, что-то говорила, я уже не помню что. Ничего важного. Я переночевал в ее доме. Большая крепкая семья, сытый стол, достаточно места, и теплых тканей, и еды, чтобы они (и я с ними) чувствовали себя хорошо. На следующее утро, рано, я попрощался и пошел в свою деревню.
Вместе со мной вернулась к жизни задача смирить душу с решением, которое за меня принял раввин. Я перечислял все положительные стороны неизбежной женитьбы: и что буду принят в общину, как взрослый муж, и что обрету самостоятельность, и что совершу богоугодное дело, на которое мне, кажется, указывают знаки, и что вообще найду хоть в чем-то для себя, потерявшегося, опору. Вот откажись я – что было бы? Я не знал. Пустота, чернота, почти что небытие. Да ведь я никогда не боялся небытия. Я боялся быть нехорошим. И совершенно четко понимал, что не найду в себе силы вернуться в деревню и отказаться исполнить приказ.
А тут я осознал всю очевидность – не возвращаться. Уйти в темноту неизвестности, как если бы меня не стало. Мог же я умереть в пустыне вчера? Мог. Человек имеет право пропасть бесследно.