– Нет, не глюки, – перебил Роланд. Его блекло-голубые глаза снайпера остановились сперва на Эдди, потом на Сюзанне, а затем стрелок сделал нечто, явившееся полной неожиданностью для обоих молодых людей… и (Эдди готов был в этом поклясться) для него самого.
Роланд швырнул кость в костер.
– 17 -
Мгновение она просто лежала в пламени – белый осколок далекого прошлого, изогнутый в жутковатой призрачной полуулыбке, – и вдруг багряно заполыхала, обдав поляну ослепительным алым светом. Дружно вскрикнув, Эдди с Сюзанной вскинули руки к лицу, защищая глаза от нестерпимого сверкания.
Кость начала меняться. Не плавиться – меняться.Зубы, схожие с покосившимися надгробиями, слипались в глыбки; мягкий изгиб верхней дуги распрямился, кончик резко отогнулся книзу.
Уронив руки на колени, разинув рот, Эдди изумленно впился глазами в кость, которая больше не была костью. Она окрасилась в цвет расплавленного металла. Зубы превратились в три перевернутых V; среднее было больше тех, что по краям. И внезапно Эдди увидел, чем хочет стать кость, – так же, как он разглядел в древесине пня пращу.
Ключ, подумал он.
"Ты должен запомнить форму, – мелькнула лихорадочная мысль. – Должен. Должен".
Взгляд Эдди отчаянно заскользил по бородке – три выемки, три перевернутых V; то, что в центре, пошире и поглубже соседних. Три выемки… а самая последняя – с закорючкой, с этаким неглубоким строчным s…
Потом пламенеющие очертания вновь изменились. Кость, превратившаяся в некое подобие ключа, стянулась, собралась яркими перекрывающимися лепестками и темными, бархатистыми, как безлунная летняя полночь, складками. Мгновение Эдди видел розу – победоносную алую розу, какая могла бы цвести на заре первого дня этого мира, созданье неизмеримой, неподвластной времени красоты. Эдди взирал, и сердце его было открыто. Словно там, в огне, нежданно воскреснув из мертвой кости, сгорала вся любовь, вся жизнь – сгорала, ликуя, в своей поразительной зарождающейся дерзости объявляя отчаянье миражем, а смерть – сном.
"Роза! – проносились у Эдди в голове несвязные мысли. – Сперва ключ, потом роза! Смотри! Смотри же – вот открывается путь к Башне!"
В костре сипло треснуло. Наружу, разворачиваясь веером, полетели искры; к звездному небу рванулись языки пламени. Сюзанна взвизгнула и откатилась в сторону, сбивая с платья оранжевые точки. Эдди не шелохнулся. Он сидел, прикованный к месту своим видением, в цепких объятиях чуда и великолепного и ужасного, не заботясь о пляшущих по коже искрах. Потом пламя вновь осело.
Ни кости.
Ни ключа.
Ни розы.
"Запомни, – велел он себе. – Запомни эту розу… и форму ключа".
Сюзанна всхлипывала от ужаса и потрясения, но, на миг пренебрегши ею, Эдди отыскал палочку, которой они с Роландом рисовали. И трясущейся рукой вывел на земле очертания, явившиеся ему в огне:
– 18 -
– Зачем? – наконец спросила Сюзанна. – Бога ради, зачем – и что это было?
Минуло пятнадцать минут. Пламени костра позволили пригаснуть; рассыпавшаяся горячая зола частью была затоптана, частью потухла сама. Эдди сидел, держа жену в объятиях: Сюзанна, устроившись впереди, откинулась к нему на грудь. Чуть поодаль, в сторонке, Роланд, подтянув колени к груди, угрюмо всматривался в жаркие красно-оранжевые уголья. Насколько мог судить Эдди, метаморфоз кости никто, кроме него, не заметил. И Роланд, и Сюзанна увидели нестерпимое сияние ее сверхнакала; Роланд, кроме того, видел, как кость взорвалась (или схлопнулась? этот термин, с точки зрения Эдди, точнее отражал то, чему он стал свидетелем), но и только. Или так молодому человеку казалось. Роланд, однако, порой делался скрытен, а уж коли он решал держать свои намерения в секрете, то секрет этот оказывался поистине строжайшим– Эдди знал это по собственному горькому опыту. Он задумался, не рассказать ли остальным, что он видел (или полагал,будто видел), и решил, по крайней мере до поры до времени, держать язык за зубами, а рот – на замке.
Никаких признаков самой челюсти в костре не было – ни осколочка.
– Затем, что у меня в голове заговорил вдруг властный голос, молвивший: "ты должен", – ответил Роланд. – То был голос моего отца; всехмоих праотцов. Когда слышишь подобный голос, не повиноваться – и немедля – немыслимо. Так меня учили. Касательно же того, что это было, сказать ничего не могу… по крайней мере, сейчас. Знаю только, что последнее слово кости прозвучало. Я пронес ее через все, чтобы его услышать.
"Или увидеть, – подумал Эдди и еще раз сказал себе: – Запомни. Запомни розу. Запомни форму ключа".
– Она чуть нас не спалила! – Сюзанна говорила устало и раздраженно.
Роланд покачал головой.
– По-моему, это больше походило на потешные огни, какие бароны, бывало, запускали в небо на приемах по случаю проводов старого года. Яркие и пугающие, но не опасные.
Эдди посетила некая мысль.
– Роланд, а двоиться у тебя в мозгах не перестало? Не отлегло, когда эта кость… э-э… взорвалась, а?
Он был почти убежден, что теперь-то все в порядке; во всех фильмах, какие он смотрел, такая грубая шоковая терапия почти всегда срабатывала. Но Роланд отрицательно мотнул головой.
Сюзанна в объятиях Эдди пошевелилась:
– Ты сказал, что начинаешь понимать.
Роланд кивнул.
– Да, так мне кажется. Если я прав, мне страшно за Джейка. Где бы, в каком бы когдаон ни был, мне страшно за него.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Эдди.
Роланд встал, отошел к свернутым шкурам и принялся расстилать их.
– Для одного вечера историй и волнений довольно. Пора спать. Утром мы пойдем вспять по следу медведя и посмотрим, нельзя ли отыскать портал, который он был приставлен охранять. По дороге я расскажу вам, что мне известно и что, как мне кажется, произошло – что, по-моему, все еще происходит.
С этими словами стрелок завернулся в старую попону и новую оленью шкуру, откатился от костра и больше говорить не пожелал.
Эдди с Сюзанной легли вместе. Уверившись, что стрелок, должно быть, спит, они занялись любовью. Лежа без сна, Роланд слышал их возню и последовавший за ней негромкий разговор. В основном речь шла о нем. После того, как их голоса смолкли, а дыхание выровнялось и зазвучало на одной легкой ноте, стрелок еще долго лежал тихо и неподвижно, глядя во тьму.
Он думал: прекрасно быть молодым и влюбленным. Прекрасно даже на том кладбище, в какое превратился этот мир.
"Наслаждайтесь, пока можно, – думал Роланд, – ибо впереди – новые смерти. Мы пришли к кровавому ручью. Не сомневаюсь, что он выведет нас к реке крови. А по реке мы выйдем к океану. В этом мире зияют разверстые могилы, и нет таких мертвецов, что покоились бы с миром".
Когда на востоке уже занималась заря, он смежил веки. Забылся коротким сном. И видел во сне Джейка.
– 19 -
Эдди тоже видел сон – ему снилось, что он опять в Нью-Йорке и с книгой в руке шагает по Второй авеню.
Воздух в этом сне был напоен вешним теплом, город – в цвету, а внутри у Эдди, подобно глубоко вонзившемуся в мышцу рыболовному крючку, засела щемящая тоска по родному дому. "Наслаждайся этим сном, тяни его столько, сколько сможешь", – думал он. – "Смакуй… потому что ближе к Нью-Йорку, чем сейчас, тебе уже не бывать. Домой возврата нет, Эдди. Кончен бал".
Он опустил взгляд к книге и ни капли не удивился, обнаружив, что это "Домой возврата нет" Томаса Вулфа. На темно-красной обложке были вытиснены три силуэта: ключ, роза и дверь. Эдди на миг остановился, быстро раскрыл книгу и прочел первую строку. "Человек в черном спасался бегством через пустыню, – писал Вулф, – а стрелок преследовал его".
Закрыв книгу, Эдди зашагал дальше. По его прикидкам, было около девяти утра, может быть, девять тридцать, и поток машин на Второй авеню был невелик. Гудели такси, лавируя, чтобы перестроиться из ряда в ряд, и весеннее солнце подмигивало на ветровых стеклах, на ярко-желтых крыльях и капотах. На углу Второй и Пятьдесят второй просил милостыню какой-то ханыга, и Эдди кинул ему на колени книгу в красной обложке. Он заметил (также без удивления), что ханыга этот – Энрико Балазар. Балазар сидел по-турецки перед волшебной лавкой. "КАРТОЧНЫЙ ДОМИК", гласила вывеска в окне, внутри же, в витрине, на всеобщее обозрение была выставлена башня, выстроенная из карт Таро. На вершине стоял пластиковый Кинг-Конг. Из головы гигантской гориллы росло крошечное блюдечко радара.