— Зато я не получала двоек, — бодро нападает мама.
…Из-за сиреневого абажура вся комната мягко освещена сиреневым светом. Я вижу в окне свою сиреневую физиономию: сиреневая челка, сиреневые зрачки, сиреневые веснушки…
— Это невозможно, ребенок опять впадает в депрессию…
— Это не ребенок, а здоровая дылда, которая привыкла только брать, но нс привыкла давать…
…Сиреневые веснушки, по ним катятся сиреневые капли, оставляя сиреневые дорожки…
Всхлипывать и шмыгать носом нельзя — дед услышит…
Что это за слово папа сказал?
Депрессия? Депрессия… депрессия…
Ну, «пресс» — «пресс», это понятно, а «де»?
Новенькая[2]
Дина Рубина, ученица 11 класса.
В наш класс пришла новая девочка. Опа появилась в кабинете немецкого языка перед первым уроком. В кабинете были только я и Кирилл. Оиа вошла, независимо размахивая портфелем, и остановилась. Мы молча смотрели на нее. У новенькой был хвост на затылке, острый подбородок к темная челка. И она была худая. Про девчонок принято говорить «тоненькая», но по моему, она был просто худая. Наш пижон Кирилл навострил уши и сразу стал похож на охотничью собаку. Ему уже надоели все наши девчонки, и он обрадовался новенькой.
— Это, что ли, 9-й «В»? — вызывающе спросила девчонка.
— Это, что ля, — галантно ответил Кирилл. — Меня зовут Кирилл.
— А это меня не интересует, — ляпнула девчонка. Она не знала, с кем разговаривает!
— Вот здесь я сяду, понятно? — Она бухнула портфель па мою парту. Я обалдел. Собственно, мне-то что? Пусть сидит. Она мне не мешает. Даже наоборот.
На втором уроке девчонка заявила:
А тебе эта прическа ничего, идет. Только сзади слишком обросло. Дай-ка я подравняю!
И она достала из портфеля в ножнички для стрижки ногтей.
А на большой перемене я бегал в буфет за бубликами для Алины (так звали новенькую). Конечно, я, как всегда, все перепутал и принес не бублики, кекс, но она даже внимания не обратила. А может быть, она гаже рассеянная, как и я? Весь день мы, не переставая, говорили, и концу уроков я уже знал, что на приехала из Минска, что отец ее дрейфует на льдине, что сама она ужасно любит мандарины, но и бублики тоже, ничего любит. В раздевалке я помог надеть ей пальто. Не из каких-то там побуждений, просто мне было жалко ее: она была худая, как палка. Мы вышли из школы и остановились на ступеньках.
— Мне направо, — с сожалением сказал я.
— Я провожу тебя, — решительно заявила Алина. Я тебе не дорассказала про Саргассово море.
Я понял, что я рассеянный болван. Ведь это я должен был проводить ее или хотя бы предложить это.
— Может быть, тебя… проводить? — неуверенно промямлил я.
— Вот еще! — сказала Алина, — Без возражений!
И мы пошли.
— Почему тебя называют «Ляпой»? — спросила Алина.
Я пожал плечами. Не мог же я потому, что я недотепа и размазня. А знаете, какой это недостаток, когда человек — растяпа? Мама говорит, что мне с моим характером трудно будет жить.
— Нет, все-таки? — не отставала Алина. — Почему этого дурака Кирилла называют «Маркизом», а тебя «Ляпой»?
Ей как будто было обидно за меня. Вот чудачка!
— Ну потому, что Кирилл высокий, красивый и брюнет, — охотно объяснил я.
— Никакой он не брюнет и не «Маркиз», — решительно сказала Ллина. — Он просто выпендрюжник.
Это был веский аргумент. И новое слово.
— Как? Вы…пен…
— Выпендрюжник. Ты в сто раз лучше его!
Странный у нее был вкус, у этой Алины. Она, наверное, рассматривала людей совсем не с той позиции, с которой рассматривают все.
— Что ты! — весело сказал я. — Я же маленький, рыжий. Вот! — Я даже шапку снял, чтобы она убедилась, какой я безобразно рыжий. — И рассеянный. На праздники писал другу поздравительную открытку и вместо адреса написал: «Ташкент, Урда, Жорику». Случайно, понимаешь?
Алина захохотала. Она так интересно смеялась, что я даже рассказал еще несколько забавных случаев из моей жизни. Со стороны мы выглядели, наверное, весьма интересно. Я нес два портфеля, но когда хотел что-то объяснить, передавал портфели Алине и жестикулировал. Наконец мы остановились.
— Это твой дом? — спросила Алина.
Я оглянулся, и настроение у меня сразу упало. Это был не мой дом, но в этом розовом доме жила пятилетняя девочка Иришка. Несколько месяцев назад я проходил здесь, как всегда, и увидел плачущую малышку. Я не могу видеть, как плачут дети. Я этого не переношу. Поэтому я наплел ей сказку про маленьких человечков в желтых шляпах, которые живут под полом Иришкиного дома. Каждый день ровно в семь раздается гонг: «Бум, бум, бум!» — и человечки собираются на генеральное собрание. Ребенок поверил в сказку, и с этого дня каждый вечер, возвращаясь из школы, я вынужден был бить палкой по водосточной трубе три раза: «Бум, бум, бум!». Это человечки собирались на генеральное собрание, которое мне уже порядком осточертело. Но нельзя же было разочаровывать ребенка! И вот я стучал, как идиот, воровато оглядываясь, чтобы кто-нибудь не заметал, чем занимается взрослый верзила.