— Папа… люди же кругом… все смотрят… подумают, что ты пьяный.
Что поделаешь! Мой папа — чудак. Но не все способны это понять.
— Я тебя шокирую? — спрашивает отец, улыбаясь.
— Пошли, пошли! — Я тащу его за рукав, но в последний момент слышу, как Ирка, которая на зоологии сказала, что «нынешняя лошадь произошла от Пржевальского», хохочет и говорит:
— У Таньки отец чокнутый, смешной такой!
Лучше бы он меня бил, что ли, или читал мне нотации! Ну, ведь есть же на свете солидные, строгие родители!
…Когда по вечерам бывает скучно, мы с отцом играем в «Парнас». Это делается так: одну строчку сочиняю я, другую — отец и так далее. Иногда получается целое стихотворение.
— Давай, — говорит отец.
Я долго морщу лоб и наконец, поэтично закатив глаза, выдыхаю:
— Хочу смотреть на небеса!
— Или понюхать плинтуса! — быстро парирует отец. Он ко всему относится несерьезно!
— Ну-ка, взаправду! — сержусь я, потом думаю и говорю первую строчку:
— Родителей — увы! — не выбирают.
— Так что терпи, когда я дурака валяю, — так же хитренько подхватывает отец.
А вчера он повесил в кухне очередной «Боевой листок». Это еженедельная газета нашей семьи. Отец — главный редактор. Заместитель — наша кошка Княжна Чава.
«Объявляется конкурс, — говорилось в газете, — на лучшую поговорку. Работы сдавать до вечера. Жюри: я и Чава».
Вечером были объявлены результаты. Отец важно восседал на перевернутом кресле. На голове у него красовался голубой колпак, снятый с торшера. Рядом на табурете сидела Чава и сонно мигала глазами.
Первое место досталось мне за поговорку: «Назвался груздем — полезай в кузов».
Были отмечены свежесть, самобытность и новизна поговорки.
Мама получила поощрительную премию за пословицу «Мужчинам, не умеющим жить, нет места среди нас!». «Я всегда говорил, что у тебя отсутствует чувство юмора», — сказал на это отец.
Жюри отметило, что пословица хоть и верна, но оторвана от почвы русского народного фольклора.
Потом мы пили чай с клубничным вареньем, и я была счастлива, что с этой квартирой все обошлось и что, конечно, мы еще потерпим, терпели же восемь лет…
Ночью я просыпаюсь от какого-то тревожного чувства. Полоска под дверью горит желтым светом. Может быть, маме плохо? Я быстро набрасываю на плечи одеяло и выхожу в комнату.
Отец сидит, наклонившись над столом, и чертит. Опять какая-нибудь сверхсрочная работа! Я забыла сказать: мой отец — талантливый инженер. На заводе его любят и уважают. Вот если бы он еще умел жить… Но мой чудак папа не умеет жить. Он прошел всю войну, в семнадцать лет командовал ротой, а жить так и не научился.
— Папа, в чем дело? — грозным шепотом спрашиваю я. — Почему горит лампа?
— Почему горит лампа? — бормочет отец, нахмурив брови и стирая резинкой что-то на ватмане. — Зачем горит лампа? На каком, понимаешь ли, основании горит лампа?
Он поднимает на меня глаза, вспоминает, кто я такая и откуда здесь взялась, и говорит:
— А ну-ка дуй в свои апартаменты.
Я понимаю бесполезность спора и ухожу спать. Впотьмах я больно стукаюсь о кухонный столик и мысленно проклинаю все раскладушки в мире. Желтая полоска долго еще горит под дверью…
По субботам[4]
Под утро к ней приходили два сна. Один длинный, обыденный и скучный, у него много лиц, и все они кого-то напоминают. Этот сон наполнен раздраженными голосами и бесцельными действиями. Он ничем не отличается от будней, поэтому тяжел, скучен и сер…
Она просыпается и смотрит в окно. В доме напротив горят три квадратика — значит, уже часов шесть. Она долго лежит с открытыми глазами и думает. Потом небо светлеет, и плечам становится прохладно. И вот тогда возникает сон Второй.
Сначала он прыгает на форточку и долго сидит там, потом мягко и бесшумно спускается на подоконник. Она знает, что Сон здесь, но на него нельзя смотреть — улетит. Наконец он усаживается где-то у ее плеча и начинает легонько дуть ей на мочку уха. Это ужасно приятно… Все предметы вокруг становятся зыбкими и погружаются в мягкий сиреневый свет, который постепенно вкрадывается в ночную комнату. Теплая и прозрачная дремота наплывает на нее, обнимает, качает на своих коленях, и она боится пошевелить головой, чтобы не отдавить лапку Второму сну…
Он здесь. Он легкими прикосновениями гладит ее лоб, щеки, плечи, рассыпает на темном небе закрытых глаз разноцветные калейдоскопические звезды и легко смешивает реальное с нереальным, как мягкие пластилиновые шарики… А совсем утром ей приснилось, что ее зовут обыкновенным хорошим именем Таня, таким уютным, домашним…