Домой вошла в пятом часу утра, еще затемно, встала под горячий душ и сразу рухнула в кровать, предвкушая долгий утренний сон — полет, продолженье дороги.
А в девять — в мой-то выходной! — позвонила Наргис, слезно умоляя приехать.
— Что случилось? — пробормотала я, пытаясь проснуться. — Что там за пожар?
— Би… бикини… — тихо ответила Наргис, и по голосу я поняла, что ей нехорошо.
Матерясь, я опять полезла под горячий душ, натянула джинсы и свитер, собрала мокрые волосы в конский хвост (каждый раз думаю, что надо бы их остричь — тоже мне, пожилая Валькирия! — но всякий раз боюсь огорчить Санька).
И — поехала.
Да, это было бикини. Черная женщина лет сорока — стильная, прекрасно одетая, гибкая, как лань, прости за банальность; тело молодое, сильное — двадцатилетнее. Не выпускает из рук айфона и смахивает на большого начальника. Сняла она трусики, запрыгнула на кушетку, раздвинула ноги… Хорошо, что за четверть века я закалилась и могу держать удар.
Голубушка моя! Ты, конечно, слышала о женском обрезании? Но видела ли хоть раз то, что остается после него? Я ничего страшнее никогда не видела.
Она внимательно смотрела на мою реакцию, на мое лицо своими глубокими черными глазами, а я возилась с инструментами, что-то выключала, включала, перекладывала, какие-то спасательные шуточки выдавала, это помогает, — делала все, чтобы не смотреть на это… Я даже не знала, как подступиться, как начать…
И она поняла и стала рассказывать. А я должна пересказать это тебе, иначе просто рехнусь.
Родилась она в Африке — то ли Судан, то ли какая-то другая чертова дыра, не вспомню, у меня мозг взорвался. У них там, как в других подобных чертовых дырах, в ходу милый обычай: делать девочкам обрезание. Как она сказала, к счастью, ей не сделали фараоново обрезание — самое зверское, во время которого многие девочки умирают от потери крови. Ей было девять лет, сильнее боли никогда не испытывала. Никакого наркоза: две бабки в четыре руки скоблили бритвами и острыми ножами. Выскоблили все очень кустарно, дико — те еще мастера-хирурги: нет клитора, малых губ, одна багровая воронка зияет. Опять-таки, «к счастью», не зашили влагалище; говорит, долго совещались, зашивать большие губы или нет, но она так дико кричала, что они плюнули и отступились.
Производится эта процедурка только затем, чтобы женщина, упаси боже, не получила в своей жизни никакого сексуального удовлетворения. Только рожать.
Ирония судьбы: ее выдали замуж в четырнадцать лет; разумеется, ничего мало-мальски напоминающего удовольствие она не чувствовала, вообще люто ненавидела это дело… но главное, не могла забеременеть. Так что муж ее выгнал.
Несколько раз приходили свататься мужички поплоше — само собой, предварительно трахая «невесту» для проверки. Но она не беременела. Какие-то очередные многомудрые бабки ее осмотрели и вынесли вердикт: бракованная. Что бы с ней стало при таком-то раскладе, она и думать боится. С таким бросовым товаром в племени происходило все, что угодно. Но, к счастью — тут уж действительно, к счастью, — в их деревне появились американские миссионеры. Одна из женщин заметила тихую забитую девочку, приласкала ее, и та буквально припала к первой человеческой душе, которой она, брошенная шелудивая собака, оказалась небезразлична. И вот эта женщина (она благоговейно и нежно выдыхает: Маргарет!) забрала ее с собой в Америку.
Поскольку сама Маргарет всю жизнь проводила в таких вот экспедициях по таким вот чертовым дырам, девочку определили в монастырь, где она и жила первое время; потом ее удочерила многодетная семья, причем белая богатая семья. Дети там — их было четверо — все хорошо учились, и она за ними, с ними, впереди них — бросилась наверстывать свои пока еще небольшие годы. И училась истово, яростно, взахлеб! Вскоре всех догнала — перегнала. Оказалась очень толковой, прямо талантливой. И та страшная травма детства не оттолкнула, а, наоборот, приобщила ее к медицине. Она поступила в медицинский колледж, закончила его с блеском, но практикующим врачом быть не захотела, пошла в науку. Защитила диссертацию, работает и правда большим ученым начальником в СДС. Это самый крупный в Америке, да и в мире, центр по борьбе с инфекционными болезнями. Семьи у нее нет, попытки выйти замуж не удались — видимо, у мужиков была та же реакция, что и у меня. Очень хотела родить, но безграмотные бабки оказались правы: абсолютное бесплодие. И это угнетало и точило ее всю жизнь — зазря девчонку искромсали.