Сейчас она летит на Гавайи, там какой-то симпозиум в шикарном отеле с тремя бассейнами. Купила себе дорогущий купальник и впервые в жизни решилась сделать бикини.
Кое-как я это бикини ей и сделала; руки тряслись, страшно было дотрагиваться до места трагедии — к черту точки! — до святого места трагедии.
Кстати, когда мы уже разговорились и я выслушала всю историю, я спросила, почему она не сделает себе того, что делают транссексуалы: вагинопластику; ведь можно все нарастить — конечно, это деньги, здоровье, время и…
Она подняла на меня свои трагические черные глаза и резко оборвала:
— Нет уж! Это — моя Хиросима.
Умная баба…
Она ушла, и тогда Наргис распахнула дверь своей комнаты: отсиживалась у себя, трусиха, не могла дождаться, когда я зайду. Увидев меня, стала торопливо и виновато объяснять, как испугалась, увидев этот кошмар, как тянула время до моего приезда, предлагала кофе, бесплатный маникюр…
Ну, я ей подробно пересказала всю эту интересную историю. И сидели мы, две бабы, рожденные и выросшие в разных концах земли, и ревели над судьбой третьей бабы; чуть не в голос ревели обе.
Потом Наргис отпустила меня домой — досыпать, ну, а я, само собой, не могу глаз сомкнуть, не могу прийти в себя, сигареты смолю одну за другой. Думаю: это что ж такое, а? Вот это наше время величайших достижений в разных областях науки: и минувший двадцатый, и этот новенький шустрый век, уже показавший клыки и грязные лапы убийцы, в каждой из которых по навороченному айфону, — что они предлагают человеку, а главное — женщине? И почему по-прежнему, как встарь, какая-то религия, какие-то гнусные мелкие служки, тьма беспросветная могут лишить меня права чувствовать? Меня могут ослепить, чтобы я не видела, оглушить, чтобы я не слышала, искромсать и кастрировать, чтобы не смела любить?! Но разве не Бог дал мне чувства?! Что с ним стряслось, с этим самым богом, он что — потерял управление своим шариком и пошел вразнос?
И куда все мы летим, и что с нами будет, если Женщина — существо, дающее жизнь! — так глубоко несчастна на созданной им планете…
И вот сижу я, пишу тебе письмо, сигаретку в зубах катаю и знаешь, что вспоминаю: как давным-давно, в первые недели после моей Хиросимы — еще немая от горя, уже вдова, уже пустая, уже похоронившая свою так и не названную дочку, — я выползла на улицу чуть ли не впервые за месяц и неожиданно для самой себя зашла в турбюро и купила тур по Британской Колумбии. Зачем, почему — не спрашивай, сейчас уже не помню, как не помню ни группы, ни имени и лица экскурсовода, ни маршрута самой поездки — все в какой-то вате. Видимо, ангел мой, хранитель, забеспокоился и решил выволочь меня из съемной норы на окраине Монреаля и проветрить, показать какие-то краски, кроме черной. И краски — о, да, сверхъестественно яркими тогда мне показались.
Большой разнообразный тур, а помню из него — отдельные ослепительные картинки: длиннющий мост на огромной высоте над рекой Капилано; водопады разной высоты и неистовости; декоративные красоты Садов Батчарт… Вся палитра боженьки — уж постарался, нечего сказать: желто-лиловые, багряно-синие, золотистые цветы, кусты и деревья; выстриженное, отлакированное, ухоженное великолепие…
С самого начала я поняла, что напрасно потратила столь необходимые мне деньги: от себя не спасешься. Ни Санёк, ни ребенок наш не оживут и не встретят меня в этой самой Британской Колумбии. Страшная выжигающая тоска стелилась за мной, казалось мне, видимым шлейфом, как за старым грузовиком, бывает, струится ржавая пыль с кузова. Даже в автобусе ко мне никто не подсаживался — видимо, что-то исходило от лица, от всего моего существа, что люди предпочитали со мною не заговаривать.
В одном из туристических канадских городков группа вышла из автобуса и двинулась с гидом вверх по улице к очередному водопаду, или фонтану, или там утесу-арке-Ратуше. А я вошла в ближайший бар, взобралась на табурет за стойкой и попросила виски, как часто — возможно, слишком часто — делала в последнее время.
Отсюда через большое окно видна была на противоположной стороне улицы приветливая стайка молодых канадских кленов, как-то празднично освещенных полуденным солнцем. Легкий ветерок небрежно ерошил их рубиновые на просвет листья, и казалось, что в этом милом городке, вокруг этих прекрасных деревьев жизнь может покатиться незаметно, как во сне.