Вот, пожалуй, и все на первый раз — для высокого, хорошо сложенного мужчины в прекрасном возрасте за сорок.
Так что на скромном вечере, который мы устроили в память Генри, — пришло довольно много университетских коллег и друзей покойного мальчика, и я наготовила уйму вкуснотищи, а Клара, такая молодчина, мне помогала, — ты бы видела, как чертовски здорово выглядел мой клиент: выбритый до блеска, модно и коротко подстриженный моим парикмахером Любой, в красивом темно-синем пуловере и голубых джинсах, подчеркивающих длинные ноги… Я время от времени посматривала на него прямо-таки с рабочей гордостью! Все же, как говорила теть-Таня, «высокий рост мужику никогда не лишний».
…Ну, а сейчас необходимо как-то оторвать его от себя; пусть с воплями, пусть со слезами его, с раздраем, но… это надо сделать. Ты спросишь — почему?
Во-первых, как говорила все та же теть-Таня, «он мне нужен, как хрен на ужин»; во‑вторых, сейчас, приведенный в порядок, он вполне может заинтересовать собой какую-нибудь милую молодую женщину. В-третьих…
В-третьих, думаю, надо бы сдержать слово и покатать их всех на воздушном шаре. А что: снять мини-вэн, собрать своих калек, всех потерянных и обретенных, бывших и настоящих баб и повезти их в Адирондак. А там Серега Боярин даст полетать.
Представляю их в корзине: Мэри-Джонатана, Геню-рецидивистку… Разыскать бы еще мою монашку, девочку-синеглазку — я б и ее уговорила наведаться за облака, убедиться, что там и без бога все толково устроено.
А еще я прихватила бы ту негритянку, красавицу с властным голосом и навороченным айфоном, искалеченную и обездоленную бесчеловечным миром.
Посажу их в корзину, прокачу по небесам, а потом… Потом, может, и улечу одна под «Бабьим ветром» без возврата, не дожидаясь третьей старости — дурацкая привычка к счастью!
А ты непременно допиши эту повесть.
Ты напиши эту повесть, и пусть она будет ниже пояса и выше облаков — повесть о потерянных людях, которым нет места на земле. Напиши о грусти этой жизни, о неприкаянности человеческого тела, о его хрупком костяке, зябнущей бледной коже, редеющем волосяном покрове…
Напиши о пугающем бездорожье небес и тоске по Богу, который сотворил свое дитя, да и бросил его, разочарованный и равнодушный. И это брошенное дитя — как пятнадцатилетняя девочка, пустившаяся во все тяжкие, в бега, в хищный свет фар попутных автомобилей на ночных шоссе. Она смертельно испугана и мечтает о мамином чае с вишневым пирогом, о прощении, объятии, о слезах…
Это дитя человеческое мечтает о детстве, о чистоте — заблудившееся дитя, очарованное и исковерканное огромным безжалостным миром…
«Человек — как трава, дни его, как цветок полевой…
Ибо ветер прошел по нему, и место его не узнает его».
Проносится жизнь под меркнущим небом, она проносится мимо, цокая каблучками и шелестя плащами и юбками, окликая нас то по имени, то по прозвищу. А бедная душа остается один на один со своим единственным днем и своим последним мигом: человеческая душа, одинокий ребенок в безнадежном поиске материнской любви…
Иерусалим, 2016–2017
Горячо благодарю всех моих друзей и тех, кто стал друзьями за время работы над этой книгой.
Прежде всего — мастеров своего дела, косметологов Александру Ходорковскую и Марину Подольскую.
А также Алексея Осипова, Семена Рубчинского, Симу Березанскую, Анну Топоровскую, Соню Шабалину, Маргариту Черную, Веру Рубину, Ларису Герштейн, Эдуарда Кузнецова.
Отдельно благодарю моих «воздушных людей» — парашютистов и пилотов воздушных шаров:
Всеволода Шабада, Сашу Волкову-Журема, Наталью Ганиеву, Екатерину Синицу, Светлану Савушкину, Дашу Соллертинскую, Алексея Лобанова, Аллу Ботвих, Юлию Селезневу, Светлану Короленко, Ксению Ляшенко, Таню Романенко.
О Ташкенте
«…О Ташкенте? Погодите… Вы меня врасплох застали… Да и странно, ей-богу, там ведь полжизни моей прошло, как я могу — в двух словах? Давайте я напишу, ладно? Я сочинения в школе писала неплохо, даже учительница зачитывала. И потом, это мысли организует… Ну и все-таки я какой-никакой издатель, пусть маленького, частного, как говорят здесь — русскоязычного, но уже много лет выживающего издательства… Так что: