— Евочка… я… я замотался совсем… — забормотал отец. — С семьей, с квартирой… Я же предлагал тебе жить с нами, ты отказалась…
— Я не судья, папа, — мягко улыбаясь, повторила Евка. Она протянула руку к его лицу и провела мизинцем по левой полоске усов. — Кто-то изобрел прекрасную формулу — «Жизнь — сложная штука». Это замечательный щит для всех от всего на свете. «Жизнь — сложная штука» — и баста! Как объяснение и оправдание всех ошибок в мире. А я не судья, чтобы осуждать, и не Христос, чтобы прощать. Я, папа, просто равнодушный человек…
Отец оторвал наконец взгляд от снега и задумчиво и горько посмотрел на нее.
— Ты стала совсем взрослой.
Евка вздохнула и удивилась про себя своему спокойствию.
Когда же пойдет снег?[5]
Светлой памяти Владимира Николаевича Токарева
За ночь исчезли все городские дворники. Усатые и лысые, пьяные, с сизыми носами, громадные глыбы в коричневых телогрейках, с прокуренными зычными голосами; дворники всех мастей, похожие на чеховских извозчиков, все вымерли за сегодняшнюю ночь.
Никто не сметал с тротуаров в кучи желтые и красные листья, которые валялись на земле, как дохлые золотые рыбки, и никто не будил меня утром, перекликаясь и гремя ведрами.
Так они разбудили меня в прошлый четверг, когда мне собирался присниться тот необыкновенный сон, даже не сон еще, а только ощущение надвигающегося сновидения без событий и действующих лиц, все сотканное и радостного ожидания.
Ощущение сна — сильная рыбина, бьющаяся одновременно и в глубине организма, и в кончиках пальцев, и в тонкой коже на висках.
И тут меня разбудили проклятые дворники. Они гремели ведрами и шаркали метлами по тротуару, сметая в кучи прекрасные мертвые листья, которые вчера еще струились в воздухе, словно золотые рыбки в аквариуме.
Это было в прошлый четверг… В то утро я проснулась и увидела, что деревья пожелтели вдруг за одну ночь, как седеет за одну ночь человек, переживший тяжкое горе. Даже то деревце, которое я посадила весной на субботнике, стояло теперь вздрагивая золотистой шевелюрой и было похоже на ребенка с взлохмаченной рыжей головкой…
«Ну, началось… — сказала я себе, — приветик, началось! Теперь они будут сметать листья в кучи и сжигать, как еретиков».
Это было в прошлый четверг. А сегодня ночью все городские дворники исчезли. Исчезли, ура! Во всяком случае, это было бы просто здорово — город, заваленный листьями. Не наводнение, а налистнение…
Но скорее всего я просто проспала.
Сегодня воскресенье. Максим не едет в институт, в папа на работу. И мы весь день будем дома. Все втроем, весь день, с утра до вечера.
— Дворников больше не будет, — сказала я, садясь за стол и намазывая масло на кусок хлеба. — Все дворники кончились сегодня ночью. Они вымерли, как динозавры.
— Это что-то новенькое, — буркнул Максим. По-моему, он был сегодня не в духе.
— А я редко повторяюсь, — охотно согласилась я. Это было началом нашей утренней разминки. — У меня обширный репертуар. Кто сделал салат?
— Папа, — сказал Максим.
— Макс, — сказал папа. Это они сказали одновременно.
— Молодцы! — крикнула я. — Не угадали. Салат сделала я вчера вечером и поставила его в холодильник. Там он, я полагаю, был найден?
— Да, — сказал папа. — Бестия…
Но и он сегодня был не в духе. То есть не то чтобы не в духе, а вроде бы чем-то озабочен. Даже эта утренняя зарядка, которую я запланировала с вечера, успеха не имела.
Папа минут десять еще покопался в салате, потом отложил вилку, уперся подбородком в сцепленные руки и сказал:
— Нужно обсудить одно дело, ребята… Я хотел с вами поговорить, посоветоваться. Мы с Надеждой Сергеевной решили жить вместе… — Он помолчал, подыскивая еще какое-то слово. — Ну-у, что ли, связать свои судьбы.
— Как? — ошалело спросила я. — Как это?
— Папа, прости, я забыл поговорить с ней вчера, — торопливо сказал Макс. — Мы не возражаем, папа…
— Как это? — тупо переспросила я.
— Мы поговорим в той комнате! — сказал мне Макс. — Это все понятно, мы все понимаем.
5
Экранизация — Когда же пойдёт снег? 1979, СССР, телеспектакль, реж. Семен Бульба, Владимир Загоруйко.