Такие (по-моему, все же крайние) мысли произвели на меня сильное впечатление. Они заставили меня колебаться, сомневаться в смысле своего труда, снова впадать в отчаяние. Однако отчаяние не было мне внове, я уже умел с ним бороться.
— В конце концов, наши концепции не противоречат друг другу, — заключил я, успокоился и вновь обрел душевное равновесие.
Постоянное вдохновение утомляет. Оно тоже может стать бременем; тогда от него хочется избавиться, перевести дух. Когда это случалось, в одержимости, с которой я вел свои записи и собирал материалы, наступал спад. В одночасье что-то во мне переламывалось, я старел до неузнаваемости, превращался в руины. Душа уже ни к чему не лежала — ни к вечности, ни к бессмертию. Оставалось одно желание: вернуть гармонию мыслям, спрятаться от абсурдной и страшной предопределенности, обрекающей на умирание и исчезновение все живое. Эта жажда гармонии внушала мне, что высшее счастье — в окружении близких. Мама чтоб листала численник, Магда чтоб читала сборник стихов для детей, а Татьяна — детектив на иностранном языке. Но проходило несколько дней, и чувство долга брало верх. Снова начинался повседневный труд — радостный и мучительный, легкий и ужасающий.
Тысячи раз погружался я в глубины собственного сознания, стараясь победить время, прозреть, каким же я стану, превратившись в искусственное создание, какие из функций моей мозговой материи будут восстановлены, будут ли мне доступны различные нюансы чувств и эмоций, свойственных живому человеку, приятной окажется новая жизнь или же сущим адом. Бесспорно, цепную реакцию ассоциаций и мыслей в сознании рукотворного существа предстояло вызвать какому-нибудь визуальному образу.
Помню одно происшествие в психиатрической больнице. В окно моей палаты виднелся уголок холма и сбегающая по нему тропинка, а над холмом — клочок голубого, то облачного, то чистого неба. Я долго наблюдал эту картину, мучимый каким-то смутным воспоминанием. Пейзаж говорил мне что-то, но голос его был мне невнятен. И вот позже в недрах мозга стали рождаться новые картины — одна за другой, причем видел я их и с открытыми, и с закрытыми глазами. Тропинка ведет к запущенной мельнице. Я босиком шлепаю по прогретой солнцем воде, шарю под белыми округлостями речных камней, пытаясь поймать пестрого усача. В десятке от меня метров отцов брат, подвернув штанины, тоже ловит рыбу. Вот он разгибается и кричит:
— Гошо, держи усача!
Растопырив руки, я ловлю издалека брошенную рыбину.
— Ух!
Дрожь отвращения заставляет ладони разжаться, в реку падает маленький, только-только оформившийся лягушонок, а сам я — неизвестно чего страшась — поспешно выбираюсь на берег.
Все это случилось давным-давно, когда я был мальчиком лет семи-восьми.
Описанные картины приходили мне в голову в строгой логической последовательности, естественно обусловленной пейзажем. Лишь много позже, когда я пытался изучать действующие в мозгу механизмы, именно эксперимент с этим воспоминанием убедил меня в их невероятной сложности. Стоило лягушонку выскользнуть из моих ладоней, как я за тысячную долю секунды переносился на тридцать лет вперед, в актовый зал школы, где проводился литературный утренник для пионеров. Перед мысленным взором мелькали сотни лиц, а затем усилием воли я вызывал следующую картину. Это была милая девчушка-сирота, служанка в богатом доме. Она смотрела на меня с выражением такой любви и нежности, словно я — единственный человек, в чьих силах спасти ее от невыносимых страданий и унижений.
Любая картина, любой образ, любое слово, любой звук, любое прикосновение порождали в мозгу несметное число молниеносных ассоциаций; непросто будет науке восстановить его во всем совершенстве. Но так ли уж это нужно? Процессом командовал некий центр. Допустим, он отключится. Разве так уж плохо придется человеку, разве не сможет он чувствовать себя счастливым, окажись у него чуть меньше мыслей, ассоциаций, представлений и восприятий? Существенная, подлинная жизнь человека может вместиться в маленький хрустальный кубик вроде тех, что я видел в детстве (они были прозрачны, а внутри — разноцветные домики, горы, роднички, поляны). Этому кубику все будет известно о человеке; все зная и все видя, он позаботится обо всем, что человеку действительно необходимо, а тот сможет наслаждаться счастьем и довольством.
Да, людей будут воскрешать, превращая в искусственные существа. Но придет ли когда-нибудь и мой черед? Такие мысли ввергали меня в глубоко мотивированное черное сомнение. Ну как же, как же! Вот наивняк, вот самоуверенный нахал! Да кому ты нужен, чтобы заниматься твоим воскрешением? Кто ты такой?