А эпоха была необыкновенной. Шел великий исторический поединок. Новый класс оказался на гребне времени, он взял на себя грандиозную миссию упразднить классы вообще, ликвидировать классовое господство и создать общество гармонии, счастья и благоденствия. В осуществлении этих задач принимал активное в меру своих сил и возможностей участие и я.
В прошлом у меня было много друзей, служивших той же идее. Они входили в РМС и БОНСС,[1] распространяли нелегальные газеты и марки, принимали участие в митингах и демонстрациях, вступали в столкновения с полицией, жертвовали своей жизнью во имя великой борьбы. После того, как против Советского Союза была развязана варварская война, многие из них ушли в партизаны,[2] вели за собой народ, сражались с оружием в руках. Многие из них попали в концлагеря и тюрьмы, многие погибли.
Теперь, после победы, те, кто остался в живых, со всем жаром отдали себя строительству нового общества, за которое боролись и о котором мечтали.
Частью они поступили на работу в научные учреждения и учреждения культуры, частью в Министерство внутренних дел, частью в армию.
Иногда кое с кем из них я виделся, и тогда мы вели интересные разговоры.
— Знай ты, что представлял собой фашизм, у тебя волосы на голове встали бы дыбом, — сказал мне как-то Живко.
— Что я, не знаю, что ли? Мне ведь тоже хлебнуть довелось.
— Эти преступники завербовывали в агенты даже малых детей. Ученики четвертого-пятого класса становились шпионами и доносчиками, подслушивали разговоры одноклассников, подавали обо всем этом письменные сведения, а их «руководители» делали на этом материале заключения о настроениях и убеждениях в данной семье.
— Такое мне и в голову не приходило, — ответил я.
— А какая изощренная техника шпионажа! Помнишь плакат с надписью: «Ш-ш-ш! Шпионы не дремлют!»?
— Помню. Просто отвратительно.
— Шпионы-то шпионами, но и наука, и техника тоже шли в дело. Ты только представь себе: они в потайных местах монтировали магнитофоны для подслушивания или автоматические фотоаппараты, а то и прилаживали специальные пластинки к патронам лампочек. И несмотря на всю эту грязь, на всю эту дьявольскую паутину — люди не теряли присутствия духа, остались тверды, вели героическую борьбу, причем борьба эта увенчалась победой!
— Невозможно шпионить за всем народом, — сказал я. — Именно здесь фашистские разбойники просчитались. Но что касается науки и техники, то я думаю, отказываться от них нет резона. Логично допустить, что на нынешнем этапе борьбы мы тоже ими пользуемся. Что ты скажешь на это как специалист?
Живко глянул на меня пристально и несколько удивленно, потом на устах его появилась грустная и чуть болезненная улыбка.
— Это государственная тайна, — сказал он. — Но тебе я могу сказать, что пока мы к таким методам не прибегаем.
Через год мне стало известно, что Живко уволен из Министерства и назначен директором какого-то промышленного предприятия в провинции. Потом пронесся слух, что его сняли и с новой должности, арестовали и отправили в лагерь на принудительные работы. Просто гром среди ясного неба. Дошли до меня и кое-какие подробности, усугубившие мое изумление. Живко обвиняли в шпионаже в пользу иностранного государства. Да как же это возможно, как возможно? Ведь я столько лет его знал, фашистские власти в свое время бросили его в концлагерь, потом пришла свобода. Когда сумел он связаться с зарубежным государством и стать его шпионом? И с какой стати, ведь он еще юношей проникся коммунистическими идеями! Я был подавлен, сердце полнилось горечью. Но я оторвал от своего огорченного сердца маленький кусочек, смирился с потерей друга и продолжал жить. В конце концов, это факт классовой борьбы. А может, и какая-то ошибка. Пройдет время, и ошибка будет исправлена.
Оторвать этот кусочек сердца мне удалось сравнительно легко, потому что тогда чрезвычайно много разговоров шло о необходимости соблюдать государственную тайну и быть бдительным. Согласно теории Сталина, классовая борьба обострялась, бдительность была провозглашена высшим законом. Даже когда к нам в гости приходили друзья или близкие, я зорко следил за их разговорами с политической точки зрения и при каждой неправильной, как я считал, мысли прерывал их и напоминал о бдительности. Все же, прямолинейная идейность не могла совсем вытеснить горечь из сердца. Ряд учреждений запросили у меня характеристики на друзей и знакомых, я самым добросовестным образом их написал, а на душе становилось все тяжелее. В такой практике было что то правильное, но и неправильное, допустимое, но и недопустимое, что-то формальное и что-то страшное. Она превращала человека в мумию, лишала его естественных — как положительных, так и отрицательных — качеств, требовала, чтобы он блистал каким-то идеальным совершенством. Отправляясь на работу в свое учреждение, я чувствовал упадок духа и подавленность. Лишь дома, но тоже не до конца, я избавлялся от наэлектризованной, напряженной и тревожной атмосферы времени.
1
РМС — Рабочий молодежный союз, БОНСС — Болгарский общенародный студенческий союз. Прогрессивные молодежные организации, в определенные периоды до победы Социалистической революции в Болгарии 9 сентября 1944 года бывшие нелегальными. (Здесь и далее примечания переводчика).
2
Сооруженная борьба болгарского народа против монархо-фашизма началась после нападения фашистской Германии на СССР.