Одним словом вручила она мне пакет. Я пулей выскочила из универмага, поймала такси. Дома схватила деньги и пулей обратно. Девчушка изумилась: «Зачем же вы так торопились? Привезли бы завтра…». Я её благодарю, а сама вот-вот разревусь от стыда и такого сердечного отношения. Сбегала вниз, купила коробку конфет. Еле уговорила. Не брала! Слушай, это какая-то фантастика! У нас-то ведь как? Стоят крашенные куклы как изваяния. Смотрят сквозь тебя, как через стекло. Или вообще ноль внимания — балаболят с хахалем. Не дозовешься. Не допросишься. А уж о том, чтобы незнакомому человеку просто так отдать товар и речи быть не может. Кому рассказать, не поверят. Да, сын, Баку и эту чудную осень я запомню навсегда…
…Огонь. Кто из нас хоть раз в жизни не испытывал его магическую силу? Не рукотворного электрического, а живого огня ночного костра? Кто не ощущал мистически-тревожного чувства, глядя на бушующее пламя?
Живой огонь всегда раскрепощает, располагает к задушевным беседам. В неспешных разговорах у огня случаются столь неожиданные и глубинные откровения, что неподготовленный слушатель невольно шарахается от услышанного. Не зря древние считали огонь посредником между людьми и небесными божествами. В индийских Ведах, например, читаем: «О, Агни, только та жертва и тот обряд, которые ты охватываешь со всех сторон, идут к богам». В честь огня строились храмы. Огонь в них неусыпно берегли и охраняли. К храмовому вечному огню из века в век совершали хадж тысячи огнепоклонников.
Вот такой своеобразный хадж и предложил однажды совершить маме Андрей. Они поехали в Сураханы, в храм огнепоклонников. Храм был создан в XVII-XVIII веках индийскими последователями Зороастра.
Во внутреннем дворе давно покинутого монастыря, в центре квадратной площади, мощенной плитами, располагалось массивное кубическое каменное сооружение арочного типа, увенчанное невысоким серебристым куполом. Внутри на низком алтаре покоилась тесаная из камня чаша. Из неё с тревожным, постоянно меняющимся в тональности гулом под своды храма вырывалось пламя. По периметру площади размещались каменные кельи некогда обитавших здесь послушников. Эти давно заброшенные и осыпавшиеся кельи черными провалами глазниц безучастно взирали на рвущийся из-под земли огонь.
Было пасмурно, тихо и тревожно. Оранжево-багровые языки, рожденные в глубинах земли, совершали свой магический танец. Огонь то плавно покачивался, издавая протяжные заунывные звуки, то вдруг взвихрялся в дикой пляске шамана, порождая глухие сардонические вопли. Эхо искажало рожденные огнем звуки, образуя леденящую душу какофонию хохота, улюлюканья, скрежета металла и человеческих стонов.
Мама поднялась на паперть, прислонилась к холодному камню арки и застыла, завороженная огнем.
— Слушай Андрей, — не оборачиваясь и не отрывая взгляда от огня, неожиданно сказала она, — похорони меня рядом с бабушкой. Там есть местечко.
— Ты что? — удивленно оборвал её Андрей. — Чего это тебя вдруг понесло в загробный мир?
Но мать, не слушая сына, продолжила:
— Вещи после моей смерти не выбрасывай. Тебе они, конечно, ни к чему, так отдай родственникам. Глядишь, какая ни есть, а память обо мне будет.
— Мать! — почти заорал Андрей.— Прекрати!
Она обернулась. Лицо её было грустное, торжественно-строгое. Две слезинки медленно ползли по щекам. Она их не вытирала
— Ну, чего ты испугался? Умирать, как и жить нужно спокойно, без паники и суеты.
Пристально посмотрела на него, повернулась и решительно пошла к выходу.
Больше они к этому разговору не возвращались. Все оставшиеся до отъезда дни мама была по-прежнему жизнерадостной, энергичной и веселой. Андрей же, вспоминая Сураханы, торопливо прогонял возникавшее тревожное предчувствие, убеждая себя, что тогда у неё был мимолетный нервный срыв, навеянный огнем, угрюмостью храма и ненастной погодой.
…Уже в который раз Платонов машинально перечитывал полупропечатнанный текст на сером телеграфном бланке: «Срочно приезжай, мама тяжело больна Лидия Петровна».