Я – Дэниэл Уилкинсон.
Его передернуло. Раньше он не спал один и никогда не жил в собственной комнате – таком обширном пустом пространстве.
Деминь услышал свист. В двери стоял Питер, руки в боки. Он любил немузыкально свистеть.
– Доброе утро, Дэниэл.
Он осознал только спустя секунду, что обращаются именно к нему. Когда начнется школа, говорили взрослые, с американским именем будет проще, хотя оно и неофициальное. В свидетельстве о рождении, объясняла Кэй, по-прежнему написано «Деминь Гуо».
– Пора вставать. Мы собираемся в церковь через полтора часа.
Снизу пахнуло вкусным: яйца и сосиска в соленой подливке. В животе у Деминя заурчало.
В первые дни он никак не называл их, обходился без слов «Кэй» и «Питер» или «мама» и «папа». Когда Кэй наклонялась, чтобы обнять, Деминь потихоньку вырывался. Слишком тугая хватка, и пахло от Уилкинсонов сыром и цветами, горько и приторно-сладко. Иногда Деминь покорно терпел. «Мы рады, что ты с нами, Дэниэл», – говорила Кэй на английском, а потом произносила бесформенные подобия слов на мандаринском. Она выучила несколько китайских фраз, ходила на курсы мандаринского и купила китайско-английский словарь. Интонации Кэй всегда были невпопад, так что Деминь не понимал ни слова.
– Я не знаю, кто вы, – отвечал он ей на фучжоуском.
Когда Деминь говорил на китайском, у Питера дрыгалась нога, а у Кэй еще сильнее поджимались губы. Они всасывались в лицо, будто рот поедал сам себя. «На английском», – предупреждал Питер, переживая, что Деминь приобретет недостаточно беглую речь для школы, словно его английский был какой-то испорченный. Когда он с матерью слишком много говорил на английском и слишком мало на китайском, она шлепала его по плечам – игриво с виду, но на самом деле всерьез; его излюбленным оружием был английский язык, из-за которого она зависела от Деминя. Кто теперь для нее переводит?
Гигантские окна. Двор снаружи, с огромными корявыми деревьями. На Оук-стрит – никаких тротуаров. Могли ходить часами, прежде чем мимо проедет машина: отсутствие шума – как шелест газовой ткани персикового цвета. Деминь выглядывал в окно и прислушивался к вальяжному щебету птиц, к отдаленному глухому реву газонокосилки. В воздухе стоял ровный, почти неразличимый гул. Персиково-коричневый газ падал на ресницы.
В углу новой комнаты Деминя лежала куча из пластмассовых солдатиков, фигурок мускулистых мужчин с мечами, прочных пожарных и полицейских машин с миниатюрными сиренами. Эти игрушки, как сказали Питер и Кэй, теперь его. Игры в копов Деминя не интересовали. В завывающих сиренах не было ничего интересного. На полке у кровати выстроились книжки из серии «Классика для детей в сжатом изложении»: «Граф Монте-Кристо», «Последний из могикан» и «Оливер Твист» в мягких обложках. От слова «сжатый» Деминю почему-то вспоминалось сгущенное молоко, банки с которым мать покупала как лакомство – капли из сахарного клея на утренней овсянке. Как и Деминь, она тоже была сластеной, но поддавалась своей слабости нечасто. Эдуардо предлагал влажные маффины в пластиковой обертке, чернику, напоминающую голубиные какашки, но она покупала бананы, изредка сгущенку, леденцы «Тутси Ролл», мармелад «Твизлерс».
Объевшись омлетом, Деминь ерзал на скамьях церкви Святой Анны. Из-за воротничка полосатой рубашки, доставшейся от племянника Кэй, чесалась шея. Встать, сесть, молиться. Священник нудел, а Деминь сжимал в руке голубую пуговицу из маминой коробки. Он нашел ее в шортах, которые упаковала Вивиан. Теперь он спал с пуговицей под подушкой.
Деминь потер твердый приподнятый край пуговицы, закругленный центр. Он вспомнил поезд метро, вылетевший из туннеля на 125-й улице. Тогда он обнял мать, сказав: «Гляди!» Деминю снилось, что он взбегает с Майклом по Юниверсити, где улица заворачивала и здания давали пять небу. Ноги мельтешили, рюкзаки скакали. Он видел, как они делят пачку луковых чипсов с Элроем и Хунгом, как толкают Сопхипа в парке. Пиццерия, пончиковая, китайский ресторанчик с едой навынос, магазин с рядами твердых синих джинсов и платьев за 4,99. В городе – далеко-далеко от церкви Святой Анны в таком маленьком поселении, что можно плюнуть на карту да растереть, – всегда были теплая толчея тел, болтовня телевизора, пока Вивиан разливала суп по мискам, газировка большими глотками и соревнования по отрыжке с Майклом, разговор матери по мобильному. Все спали вместе в одной постели. И становилось так тепло, что не нужны были ни фланелевые одеяла, ни шерстяные носки.