— Ну, и..?
— Анализ тот же самый. Но это ничего не значит. Кто докажет, что смесь бралась именно оттуда? — пожал плечами Рассветов.
— Какой смесью вы пользовались до сих пор? — обратился директор к Миронову.
— Той же, что и вчера, — сдавленным голосом ответил он.
— Кто может подтвердить?
— Рабочие литейного пролета.
Валентин ничего хорошего не ожидал, когда заговорил начальник лаборатории, и низко опустил голову. Но он-то как раз и подверг сомнению категорическое утверждение Рассветова.
— Миронов не мог не знать, что рано или поздно махинации открываются. Он не может считать нас всех дурачками. Следовательно, тут что-то другое. Возможно, состав смеси…
— Составленная точно по рецепту, она не дает пороков. Это могут подтвердить и присутствующие здесь ученые.
— Виталий Павлович, уверяю вас, тут какое-то недоразумение, — заговорил Валентин хриплым голосом. Он нервно откашлялся и продолжал: — Мне и в голову никогда не приходило активно мешать проводимой работе. Правда, я не верил в нее. Но не вы ли говорили сами…
Рассветов не дал ему закончить. Мальчишка и в самом деле мог высказать лишнее. И он, в упор глядя на Миронова, резко, как удар, бросил:
— А махинации с пробами первой опытной плавки?
Валентин беспомощно вскинул глаза. Губы его побелели.
— Что еще случилось? — строго спросил директор. — У вас тут, смотрю, настоящая уголовщина разыгрывается…
— Это целая история, которая, может быть, прольет свет и на остальное.
И Валентин услыхал от Рассветова рассказ — не то, чтобы искаженный, но настолько искусно переданный, что факты прозвучали очень подозрительно. Лица всех присутствующих омрачились.
— Это правда? — спросил Савельев.
— Нет! To-есть… я…
— Вы скажите коротко и ясно: имел место этот факт? — Валентин опустил голову.
— Ну, что вы думаете обо всем этом деле? — обратился Савельев к Виноградову, когда совещание кончилось и все ушли.
— Пока я еще ничего не думаю. Я столько слышал драматических историй в исполнении Виталия Павловича, что уже не верю им. Легче всего создать видимость вины.
— Ну, теперь ваша роль здесь окончена. Никто вас больше не будет обвинять. Вы своего достигли: блестяще защитили от нападок свой метод, доказали, что он вполне может быть внедрен на заводе. Именно в этом смысле я и буду писать в министерство. Вы довольны?
— В методе я и не сомневался. Но вы неправы: моя задача еще не окончена. Как я могу уехать, так и не выяснив причины «белых пятен»? В объяснения Рассветова я мало верю. Судя по виду Миронова, это открытие для него было такой же неожиданностью, как для остальных. А я уже по опыту знаю, куда может довести расследование, когда за него возьмется Рассветов. Зачем это?
— Ну, хорошо, а вы слышали, что сделал Миронов с пробами? Это ли не доказывает, что он враждебно относится к новому делу? Признаюсь, именно это произвело на меня отрицательное впечатление.
— А на меня отрицательное впечатление произвела позиция Виталия Павловича. Видимо, Миронов в чем-то переборщил. Но это не мое дело. В истории с пробами завод пусть сам разбирается. А «белых пятен» я вам не уступлю. Мне крайне любопытно узнать, какова же истинная причина. Ведь знать — это обезопасить себя в будущем. Вы согласны?
— Конечно, Дмитрий Алексеевич! Я просто думал, что вам уже некогда этим заниматься.
— Вам нужно связаться с моим институтом. У нас все тоже заинтересованы в том, чтобы защитить наш метод ото всех нападок. Теперь это вопрос принципа, если хотите. А что на этом дело не кончится — готов спорить, на что угодно.
— Конечно, не кончится, голубчик. Я сегодня же я напишу в Инчермет о том, чтобы вас пока оставили на заводе для выяснения истинных причин возникшего порока. Но, боюсь, дело с внедрением теперь сильно затянется — эта история кое-кого здорово испугала.
— И вас? — в упор спросил Виноградов.
Савельев засмеялся:
— Это значит — ставить вопрос ребром. Нет, меня-то не запугала, но все дело в том, что и директор — не всесильная личность. Он тоже кому-то подчиняется, вам это ведомо? Но бороться я за вас буду. Должны же там, наверху, некоторые товарищи внять, наконец, гласу разума!
Валентин не помнил, как добрался домой. Отяжелевшую от бессонной ночи голову упорно сверлила мысль: «Кто же виноват в случившемся?» Он теперь готов был даже самого Рассветова заподозрить в злом умысле. Теперь он от крайнего доверия разом перешел к сомнениям во всем. Ненависть, презрение, жгучее сожаление о своих заблуждениях не давали Валентину покоя. Он метался по дивану, не в силах уснуть. Кроме всех чувств, он испытывал страх — самый обыкновенный страх за свою личную судьбу, за свое благополучие, свое положение.