— Это пускай кто другой подождет, а у меня каждая минута золотая. И пусть сейчас же шихту подают, а то всех в печь покидаю!
— Да ты белены объелся, что ли? — возмутился Баталов, заметив, вероятно, взгляд, которым обменялись Леонид с корреспондентом. — Ты вот лучше биографию расскажи товарищу из газеты.
Только сейчас заметив постороннего, Калмыков мгновенно изменил выражение лица и открыл было рот, чтобы объясниться или оправдаться, но в этот момент с нарастающим жужжанием приблизилась тележка и опустила на стеллаж новые мульды. С чарующей улыбкой, от которой Калмыков снова стал похож на артиста, он сказал корреспонденту:
— Сами видите, товарищ, работа у нас — не бирюльки. Иной раз и терпенье потеряешь…
Машинисты стали продолжать завалку, а Калмыков минут пять привычно отвечал на вопросы, краем глаза наблюдая за работой машин. Но когда корреспондент взялся за аппарат, он замотал головой, крикнув на ходу:
— Зарок жинке дал, что сниматься не буду. Ревнует — говорит, девчата твои портреты из газет вырезывают и на стенку лепят.
Однако он не забыл задержаться, как бы невзначай, у печи в картинной позе. Поднявшаяся крышка окна обдала его неистовым светом; корреспондент вскинул аппарат к глазам и быстро сделал несколько снимков.
— Ну, все в порядке? — сочувственно спросил Леонид.
— В порядке. Заснял удачно. Профиль у него — просто орлиный. Богатый материал для очерка!
— О Калмыкове целый роман написать можно, — захлебнулся восхищением Баталов.
— Давайте уж лучше драму пишите, с участием двух жен и брошенного ребенка, — едко вставил Леонид.
— И кому какое дело, сколько у него жен? — возмутился Баталов. — Я в твою жизнь не лезу? И тебе нечего других осуждать. А Калмыков работает так, что дай боже каждому постнику. Пойдемте, товарищ корреспондент, я вас познакомлю с таким материалом о наших скоростниках! Подлинные факты, а не безответственная сплетня! — И, кинув на Леонида уничтожающий взгляд, Баталов увлек за собой корреспондента.
— Очередное славословие! — сказал Леонид, глядя им вслед. — Поверишь ли, Марина, так надоело все время одних и тех же восхвалять. Будто у нас других людей нет. А Калмыков и впрямь вообразил, что цех без него пропадет. Держится-то — ни дать ни взять герой-любовник на сцене. Пытались мы поднять вопрос о неправильном выпячивании на первый план нескольких людей, да редактору заводской многотиражки так попало от Рассветова, что он предпочел не лезть на рожон, даром, что не подчиняется главному инженеру.
Леонид говорил с горечью — видно было, обрадовался свежему человеку и спешит выложить свои мысли и наблюдения, не заботясь, слушает ли Марина его длинную речь.
— Неужели никто больше не видит всего этого? — воскликнула она, изумленная мрачной картиной.
— Испугалась? — неожиданно улыбнулся Леонид. — Может быть, и есть небольшие преувеличения. Ведь я же еще, кроме всего прочего, редактор общезаводского «Заусенца».
— Значит, только обличениями занимаетесь?
— Ну, нет. Есть у меня кое-какие мыслишки по поводу исправления дел. Да только не так, просто все это осуществить…
— Почему?
— А потому, дорогая, что всеблагой Аллах послал нам Виталия Павловича Рассветова; он считает, что его распоряжения более незыблемы, чем законы адата. И не приведи бог, если он кого-либо невзлюбит! Вот пример с Олесем Терновым. Каждый раз у них при встрече искры летят.
— Ах, да, я и забыла об Олесе! — воскликнула Марина, словно в самом деле только сейчас вспомнила об его существовании.
— Сегодня он первый экзамен сдает. Не дали ему отпуска — опять-таки по милости Рассветова. А вообще — эту неделю он с утра.
— Вот неудачно. А хотелось увидеть его… Ну, ладно, не последний день в цехе.
Марина говорила легким тоном, скрывая разочарование. Разом потерялся интерес и к цеху, и к тому, что продолжал рассказывать Леонид.
— Я слышала, он женился? — невпопад перебила она.
Леонид остановился, словно с разбега натолкнулся на препятствие, и рассмеялся.
— Оказывается, я вопиял в пустыне! Да, представь, Олесь женился.
— А ты скоро последуешь его примеру?
— О, которая мною любима — та не станет моей женой… Пляшет много.
— Чем же плохо? Веселее жить будет.
— Жизнь не эстрадные подмостки, — глубокомысленно изрек Леонид, — а это ведь Гуля — единственная и неповторимая. Мы с ней не ссоримся только на яхте — там я ее хоть утопить могу.
Они дошли до операторной. Здесь Леонид простился с Мариной; он пошел за корреспондентом, а она открыла дверь, решив подождать Баталова и взять ключ от помещения.