— Только не старайся разыгрывать ревность — не выходит. А что о базарах да магазинах слушать скучно, так это правда.
— Ты вот всегда об умном говоришь. Свихнешься на книгах, чтоб им пусто было. Возьму вот как-нибудь все и пожгу.
— Ты меня позови посмотреть, — усмехнулся он, все еще стараясь обратить разговор в шутку.
— Тебе только насмешки строить! А сам не возьмешь в толк, что я просто несчастная с тобой. Девчонкой была, так хоть по саду пройдусь, музыку послушаю… И на что мне твой институт, сама-то я для тебя как была прачкой да кухаркой, так и останусь, а разговоры ты с другими разговаривать будешь.
Олесь невольно поморщился. В словах жены была горькая правда. Зина и в самом деле была домоседкой, разговоры они вели только о житейских мелочах. Бывали вечера, когда они часами не обменивались ни словом — не о чем было. Завода она не знала и не любила, книг не читала. Интересы у них были совсем разные, и смысл жизни они видели тоже в разном.
— Зинок, — сказал он ласково. — Ну, почему бы тебе снова в кружок пения не поступить? На днях встретил руководительницу, справлялась о тебе. Сказала, что ты могла бы украшением у них быть. Вон, ходит же Гуля в балетный…
— Ну и пусть ходит, если нравится. А меня от муштры тошнит. Пой вот так, а не этак. А если у меня не выходит? Ученье мне и в школе надоело. Другим надо заниматься.
— Ну, например?
— Например? Давай дом строить, Олесь! И время займем, и польза будет! Свое гнездышко будет…
— Под старость крыша над головой будет… — в тон ей докончил Олесь. — Нет уж, пока я в заводской квартире поживу. И газ, и водопровод, а окна какие! Разве в собственной клетушке столько воздуха будет?
— Эх, ты… Мама говорила… — но что именно говорила мама, Зина не сказала. Мысли ее снова вернулись к трюмо. — Пожалуй, я завтра пораньше займу очередь в мебельном, а то все трюмо расхватают.
— Зинуша, пока придется обойтись без трюмо. Или уж с книжки взять.
— Почему с книжки? Ты же премию получил?
— Нет, премию мне не дали.
— Вот новости! Это почему? — округлила Зина глаза.
— Видишь ли, Зинок… — он подошел к ней, обнял ее за плечи: — У нас авария была. И меня лишили премии за нее. Правда, я не виноват, но так получилось.
— Раз наказали, значит виноват, — вывернулась Зина из его рук. Лицо ее вспыхнуло, стало злым и расстроенным. — Это что же, на одну зарплату выкручиваться?
— Как другие, так и мы.
— Другие… Большое тебе дело до других. Знал бы себя, не портил бы с людьми отношений, все хорошо бы было. А то для других ты хорош, а жена страдай. Бегай по магазинам, копейки выгадывай, чтобы обстановку хоть сделать приличную, — она всхлипнула.
— Копейки? — невольно улыбнулся Олесь. — Да я же тебе все до копейки отдаю и отчета не требую.
— Еще бы отчеты пошли! Сам, небось, признался, что я хозяйка хорошая. Как мы все это приобрели? A-а, небось, и не скажешь. А начинали-то с одной табуретки. Твои немного дали.
— Зина, замолчи, — предупредил Олесь. — Я про своих родных не желаю гадости слушать. И лучше прекрати все это.
— Нет уж, рот не заткнешь! — выкрикнула Зина сквозь слезы. Другие-то все о доме заботятся, а ты шут знает о ком! Премии не получил, а на дрянь какую-то полтораста рублей истратил!
— Книги мои оставь в покое. Я твои тряпки не считаю, — раздраженно отозвался Олесь и закрыл балконную дверь. Затем, сев к письменному столу, снова схватил газету и уставился в расплывающиеся строчки, пытаясь пересилить вспыхнувшее чувство злости и раздражения. Он потому и откладывал до последнего момента разговор о премии, — предвидел такую сцену. Как только дело касалось денег, Зину словно подменяли: она становилась такой алчной, такой завистливой и жадной, что ему становилось противно. И сейчас он еще долго сидел неподвижно, прислушиваясь к всхлипываниям и причитаниям жены, которая перечисляла все обиды, настоящие и воображаемые, с самого начала их знакомства до сегодняшнего дня.
Она лежала ничком на диване, уткнув красивую белокурую головку в шелковую подушку и плакала так жалобно, что на душе у Олеся становилось все муторнее. Наконец, он не выдержал, решительно отбросил газету и пересел на диван.
— Ну будет, Зинок, — устало сказал он и провел рукой по пышным волосам. Она затрясла головой и заплакала громче. — Перестань, я прошу тебя. Ну, подумаешь, важность, трюмо не купишь. Да нам и ставить его некуда.
— Нашлось бы… — глухо прозвучал ее голос.