В тот холодный октябрьский день Терновой задержался в цехе после ночной смены и пошел домой, когда асфальтовые дороги завода уже опустели. У витрины «Заусенца» не было никого, кроме девушки в темно-голубом пальто и легкой шляпке, слишком нарядной для завода. Она со злостью кусала носовой платок, пристально разглядывая рисунок. По этой не совсем обычной реакции Терновой догадался, что перед ним — героиня происшествия. Услыхав шаги, она вскинула на молодого мастера покрасневшие глаза, хотела сделать независимый вид, но ей этого не удалось, и она отвернулась.
Если у Тернового до сих пор оставалась какая-то доля досады на виновницу крупной неприятности, то при виде задрожавших губ и слез на светлых глазах последние остатки неприязни улетучились под влиянием нахлынувшей жалости. Девочка показалась ему до смешного похожей на обиженную и нахохлившуюся яркую птичку.
— Любуетесь? — не удержался он от соблазна подразнить ее.
Вместо ответа девушка круто повернулась, так что разлетелись полы пальто, и каблучки ее дробно застучали по асфальту. Олесь без труда догнал ее.
— Чего же вы убегаете? — сказал он с улыбкой. Я хотел поближе познакомиться с вами.
— А я не хочу. Отстаньте, — заносчиво подняла подбородок девушка.
— Вот вы какая? Плавку мне испортили и знакомиться не хотите?
Она ахнула и остановилась.
— Так вы тот сталевар… Крылов?
— Нет, мастер. Терновой. А вы — Зина Лагунова?
Она кивнула.
— Как же это получилось, что вы подвели нас?
— Ой, не говорите, сама не пойму. Я так переживаю!.. И выговор на экспрессе закатили, и страхолюдину такую нарисовали. — Она снова замигала.
— Д-да, переборщили, — бросил он взгляд на хорошенькое личико. — Давно работаете?
— Нет, только с курсов. Я и в заводе-то никогда раньше не бывала.
— Вот почему я вас не видал… А где учились?
Олесь сам не мог бы сказать, откуда у него брались слова для разговора. Может быть, этому помогала ее манера слушать, вскидывая на собеседника большие, широко открытые, красивые глаза — так, будто она все воспринимала как невесть что неслыханное и важное. Болтать с нею было забавно, и дорога прошла незаметно.
Потом Олесь увидел ее на концерте, посвященном годовщине седьмого ноября. Зина выступала во втором отделении и очень мило исполнила популярную песенку. Ей много хлопали, и она чуть неуклюже раскланивалась, сияя счастливой улыбкой.
К великому удивлению Леонида Ольшевского, Терновой остался на танцы и почти все время провел с Зиной. Ее веселая болтовня развлекала его, и давно он не проводил времени так приятно.
С этого вечера он перестал сопротивляться влечению к милому, хорошенькому созданию, которое постепенно забирало над ним власть. Знавшие Олеся недоумевали: как эта вертлявая пичужка могла вскружить голову серьезному, вдумчивому парню?
Леонид был уверен, что Олесь не устоял перед красотой девушки. Но скорей всего, дело было даже не в этом. Просто потребность в ласке он принял за любовь.
Скоро Олесь познакомился с семьей Зины. Отец, бригадир вырубщиков на блуминге, зарабатывал очень хорошо, дом у них был, что называется, полная чаша. Сам он был человек неплохой, но недалекий; любил потолковать о высокой политике, газету прочитывал от заголовка до объявлений, при случае был непрочь выпить, а в дни получек неизменно приносил домой пол-литра. Дочь он любил до умиления, считал, что нет таких драгоценностей, которых она не была бы достойна, и любил похвастаться ее талантами хозяйки.
Настоящей главой дома была жена, Ольга Кузьминична. Властная и упрямая, она держала все в руках, из ее воли не выходили ни муж, ни дочь. Узнав мать, Олесь понял, откуда в характере Зины неприятные черточки, которые подчас коробили его, особенно эта алчность к вещам и деньгам.
К Терновому Ольга Кузьминична отнеслась благосклонно. Едва до нее дошли слухи, что он «увлекается» ее дочерью, как она постаралась во всех тонкостях узнать всю подноготную о нем и его семье. Сведения оказались благоприятными, и роман Зины получил материнское одобрение. Не нравилось ей лишь то, что Тернового называли беспокойным человеком, но будущая теща полагала, что «женится — переменится».
Зина не любила и не понимала Тернового. Она немножко боялась его, уважала, а потом привыкла смотреть, как на предназначенного судьбой суженого. Мечтала она о другом муже — помоложе, повеселее, чтобы можно было и погулять, подурачиться, и повеселиться, но мать высмеяла ее. «Дура, да с таким ветрогоном горя хватишь! Терновой — человек положительный, серьезный, из дому глядеть не будет, молоденькая-то жена сумеет — веревки из него совьет. А деньги какие получает! Там, на мартене, за каждый пустяк премии гонят. Обставитесь, дом построите, а там, глядишь, и машину заведете…» Почему-то машина была венцом представлений Ольги Кузьминичны о полном благополучии.