Семье Терновых будущая невестка не понравилась. Отец фыркал и молчал, а Евдокия Петровна была попросту ошеломлена, когда сын сказал, что собирается жениться на Зине. Она завздыхала, глаза у нее покраснели, и пока Зина была у них — упорно не выходила из кухни, где вдруг нашлась масса дел.
После ухода Зины она высказалась определеннее.
— Да ты любишь ли ее, сынок? За красотой гонишься? Не будет счастья у вас, вот попомни мое слово. — Олесь недовольно возразил, что счастье от них самих зависит. — Конечно, теперь вы все умнее родителей пошли. А кабы меня послушал, я бы тебе порассказала о ее семейке, о матушке ее.
— Все это пустые сплетни, — решительно прервал он.
— Сплетни, не сплетни, а уж что есть. Я-то, старая, думала, помощницей у меня невестка будет. Сколько девушек есть хороших… Вот, хоть Мариночку взять, чем не пара была бы?
— Эх, мама, вот Марина-то для меня не пара, — помрачнев, ответил тогда Олесь. — Надо рубить дерево по плечу. — Что-то кольнуло в сердце при упоминании о Марине, но она давно была далеко, а на губах еще горели поцелуи Зины.
— Рубил дурак один дерево по плечу, а вырубил — дубину на свою спину, — непочтительно заявила невоздержанная на язык сестра Гуля.
Но если на Гулю можно было просто прикрикнуть, то с матерью пришлось объясняться дальше.
— Вот ты говоришь о Марине, мама… Я и сейчас считаю ее лучшей девушкой на свете. Но ведь я-то для нее кто? Просто случайный знакомый. Уехала, по научной линии пошла, теперь у нее другие друзья. Что же мне поперек ее дороги становиться? А Зина девочка неплохая. И хорошо, что молода, в таком возрасте легче воспитывать. Ты же видала, какие у нее глаза правдивые, чистые. Такие глаза не обманут, все в них видно.
— Видно, что в голове ветер гуляет, — снова вмешалась Гуля. Зину она знала по Дому культуры и терпеть ее не могла.
Вспоминая теперь все эти убеждения, речи, споры, Олесь застонал от досады на самого себя. До какой степени может быть слеп человек, если вобьет себе в голову какую-нибудь блажь!..
И снова нескончаемым, потоком потекли мысли и воспоминания.
Сначала было хмельное счастье первых недель семейной жизни. Он был в восторге от хозяйственных способностей жены, с увлечением играл в «главу семейства», сам ходил с Зиной выбирать мебель и помогал вешать гардины в новой квартире. Приглашал к себе друзей, ходил в гости, тешился, как ребенок, получивший игрушку, завладевшую его фантазией.
Но скоро затуманенная голова прояснилась, и он увидел то, что видели все вокруг: что выбранная им подруга жизни — тщеславная и неумная, не имевшая за душой ничего, кроме недалеких устремлений к внешнему благополучию.
И не он ею, а она им управляла. При поддержке матери добивалась одной уступки за другой. Так она ушла с работы, так завела свой порядок в доме, так стала распоряжаться всеми деньгами, загромоздила квартиру вещами и постепенно ушла от него дальше, чем была в тот октябрьский день их первой встречи…
А когда спохватился и решил приняться за ее перевоспитание, пошли ссоры, скандалы, которых Олесь не выносил, упреки, от которых спасался бегством из дома, лишь бы не слышать их. Когда возвращался, она виновато ластилась к нему и незаметно получала все, чего добивалась.
Так и шла жизнь — по избитой, привычной дорожке, серая и нудная, не было в ней больших страданий и горя, но не было и волнений и яркой радости. Тусклая паутина обыденности затянула все лучшие чувства и порывы.
И надо же было случиться этой размолвке теперь, когда на душе сумятица и без того!
Олесь беспокойно повернулся на диване, потом вскочил и, потихоньку открыв двери, вышел на балкон. Небо серело предрассветной мутью, прохладный ветерок освежил горячую голову.
Казалось бы, как просто принять решение! Ошибся — ошибку надо исправлять: разойтись с Зиной, пока нет детей, пока ничто не привязывает друг к другу.
Но мешала совесть. Ведь Зина была совсем девчонкой, когда выходила замуж. Она ни в чем не переменилась, не стала ни лучше, ни хуже. Окружающие считали ее хорошей женой, заботливой хозяйкой. А разве поймут они, что еще мало для счастья иметь сверкающую чистотой квартиру, белоснежное белье и вкусный обед. Разве покажешь каждому свою душу, расскажешь о неутолимой тоске по другой, самой милой, самой единственной на свете?