А Виноградов ворчал: „Не своим делом занимаетесь“. У него, и правда, все силы и способности собраны в один кулак. А это надо, ох, как надо! Ведь нам и в самом деле приходится пробивать себе путь чуть ли не кулаками.
Дело-то, конечно просто объясняется. Ведь, если опыты Виноградова докажут его правоту (а они докажут), встанет вопрос о том, чтобы менять технологию. Думаешь, это простое дело? Уже один нагоняй за испорченную плавку мы получили. Обидно — мы здесь ни при чем совершенно. Случись еще что-нибудь — воплей не оберешься. Боюсь, надоест это Виноградову, плюнет на все и уедет. Ведь не на одной „Волгостали“ свет клином сошелся. А на другом заводе могут создать условия лучше.
Я же не хочу, ох, как не хочу уезжать отсюда. И знаю, что зря, и ничего поделать не могу. Так и получается, что „ум с сердцем не в ладу“…
Родная моя Анечка! Пусть мама ничего не знает о моих сердечных терзаниях. Зачем расстраивать ее понапрасну? Все пройдет, „как с белых яблонь дым“ — обязательно прибавил бы Леня.
Когда Марина вышла из цеха, полная луна сияла над заводом, как огромный голубоватый фонарь, и в ее свете странно желтым и неярким огнем светили матовые шары на столбах. Завод ночью казался незнакомым, непохожим на дневной.
Синевато-оранжевое пламя, вырывавшееся из вагранки над крышей чугунолитейного цеха, казалось венчиком огромного цветка, расцветшего в ночи. Тут и там вспыхивали зарницами огненные отблески в стеклянных крышах прокатных цехов. Мартеновские трубы вонзались прямо в небо, и прозрачные султаны дыма не закрывали летних звезд.
Высокие тополя на главной аллее, проходившей из конца в конец завода, чутко прислушивались к ночным звукам: мощному, сдержанному дыханию паровых котлов в котельной завода, к тяжелым ударам слитков на рольгангах блуминга… Массивное здание заводоуправления прижалось к земле слепой громадой, и только во втором этаже у диспетчера завода светилось окно.
От политых на ночь кустов зеленой ограды тянуло свежестью, сильный запах фиалки и табака вытеснил извечные заводские запахи — горящего каменного угля, мазута, гари, окалины…
За ярко освещенными проходными воротами сразу начиналась ночь. Площадь перед заводом была безлюдной, границы ее тонули во мраке. Марина опустила письмо в почтовый ящик у ворот и смело шагнула в темноту, но тут же приостановилась. Не замеченный в первую минуту, со скамьи под деревом у проходных встал кто-то в белом и направился к ней. К своему великому удивлению, Марина узнала Тернового.
— Олесь? Ты откуда? Ты же не работаешь сегодня?
— Я не с работы. Задержался в институте. Экзамен сдавал. Позвонил в операторную, как смена, заодно узнал, что ты еще работаешь. Решил подождать.
— Спасибо. А как экзамен? Сдал?
— Сдал, но неважно. На тройку. Надо бы лучше, но не смог.
— Не надо по кино ходить, — наставительно сказала Марина.
Он усмехнулся и тихонько сжал ее руку.
— Ты из меня совсем мумию хочешь сделать? Такой фильм нельзя не посмотреть. Может быть, он мне жизнь осветил.
— Понравился?
— «Понравился»! Слишком слабо сказано; у меня такое впечатление, словно чудо открылось. Да, вот это любовь… За такую любовь жизнь отдать не жалко.
— Положим, — если в жизни ничего больше не осталось. Но живут-то не одной любовью.
— Это верно… Но когда человек любит — что-то новое появляется, он сам другим делается. Не замечала?
Она громко рассмеялась и не ответила.
Вдвоем они медленно шли по площади, ни тот, ни другая не торопились возобновлять прерванный разговор, нарушить молчание, рожденное внезапной неловкостью. Только шаги их звучали в тишине.
Когда глаза привыкли к темноте, оказалось, что ночь не такая уж непроглядная, как почудилось сразу после яркого электрического света. Асфальт площади отсвечивал под луной, на тем косым треугольником лежала плотная, резкая тень памятника. Темными провалами чернели неосвещенные окна в фасадах домов, обступивших площадь. Впереди неподвижной стеной стояла темная масса парка. Оттуда тянуло густым, сладким запахом — цвели белые акации.
Марина приостановилась и глубоко вздохнула.
— Как славно! И надо торопиться от такой прелести в душную комнату! Бр-рр!
— А давай не будем торопиться. Пройдем до Волги и обратно, — предложил Терновой.
Вряд ли следовало соглашаться на такую прогулку. Но искушение было слишком велико. И Марина решила, что ничего плохого не случится оттого, что она хоть раз сделает так, как хочется. Давно уже не испытывала она ощущения такого счастья. Идти рядом с Олесем, видеть его лицо, порой случайно коснуться плечом его плеча…