— Рассказал? — спросил Олесь, прищурив глаза.
Леонид рассмеялся.
— А то ты нашей Татьяны Ивановны не знаешь! Только я начал от царя Гороха, а она мне: «Короче!» Я половину пропустил, начал прямо с аллегории, а она опять: «Что, собственно, вы хотите сказать? Если голым обличительством занимаетесь, то у меня нет времени». Озлился я! — сами понимаете. Вытащил тетрадь, хлопнул на стол. Вот, говорю, утопия и бред Леонида Ольшевского. Прошу заключения. Она посмеялась: «Я не психиатр», а тетрадку взяла, стала перелистывать, сначала так это, нехотя, а потом интерес появился. Вдруг отложила она ее и говорит очень решительным тоном: «Давайте расскажите, что вы предлагаете». — «Покороче?» — говорю. — «Подлиннее, только без завитушек».
Терновой улыбался, слушал Леонида. Он живо представил себе строгую, деловитую Татьяну Ивановну, как она смотрит внимательным взглядом, чуть наклонив голову набок и сложив на настольном стекле крепкие руки с широкой мужской ладонью.
— Со всей доступной мне серьезностью я рассказал ей, как мыслю новую организацию труда…
И Виктор услышал рассказ о новом плане, который натолкнул его сейчас же на новые, еще не совсем ясные мысли. Казалось, стоит только немного напрячь мозги — и придет то самое правильное решение, которое перевернет всю его жизнь…
— Леонид Андреевич, да как же все это правильно! — с загоревшимися глазами воскликнул он. — Что ж вы никому из нашего брата-сталевара не сказали? А еще где-нибудь по такому плану работают? Ведь я сам вижу: принимаю иной раз печь, аж досада берет; Журавлев домой торопился, завалку кое-как сделал, на середине бросил, ему баллы, а мне — шиш…
— Вот, вот, — серьезно подхватил Терновой. — А иной раз и сам сменщику своему ножку подставлял — тебе баллы, а ему — шиш.
— Ну, когда это было? — возразил покрасневший Виктор.
— Бывало, бывало, — вмешался Леонид. — А сам хочешь знать, в чем у сталеваров первой печи тайна успеха. Вот в этом самом. У меня с чего началось? Стал я наблюдать, как они работают. Не сразу и в глаза бросилось, что они так к пересменке готовятся, словно каждому самому дальше работать. А когда заметил, заинтересовался. И вот тут-то это самое «озарение свыше», про которое Валька все толкует, и явилось. А что, думаю, если все печи будут так работать? Ведь это ж какой выигрыш!
— Ну, и что Татьяна Ивановна? — спросил Терновой.
— Изругала меня. За то, что я кустарем-одиночкой копошился, никому не говорил ничего, никого не привлек… Оно, конечно, правильно…
— Ясно, правильно, — не выдержал Виктор. — Надо с ребятами, с комсомольцами поговорить. Неужели же никто не возьмется?
— Ну, а ты Виктор? — напрямик опросил Леонид.
— Да я бы с удовольствием. Только кто ж меня теперь поддержит? — и багрово покрасневший от смущения Виктор повесил голову.
— Что ты за глупости болтаешь, Виктор? — воскликнул Леонид, а Терновой досадливо поморщился и добавил негромко:
— Считал орлом, а он мокрой курицей оказался…
— У кого в жизни не случалось всякого?! — горячо продолжал Леонид. — Да если хочешь знать, Калмыков и сам теперь жалеет, что погорячился. Отговаривается, что крепко выпивши был. А тебе бы, самое правильное: его же приемами его и победить. Правда, соберем комсомольцев, поговорим, что скажут о новом плане. А как ты вообще-то, не против?
— Да когда же я против таких дел был? Только бы Журавлев с Локотковым захотели, а там бы мы такой класс показали!.. И сковырнем Калмыкова с первого места.
— Ты загодя не хвастайся. Расскажи лучше, что он на тебя взъелся?
— Паразит он потому что, жадина и кулачина. Он за свое место в цехе ух как держится, а сам передовым только прикидывается. Выгоднее так — народ передовиков любит.
— Значит, разлад на идейной почве, — с комической серьезностью установил Леонид. — Ну, а племянница его тут ни при чем?
— Нужна она мне больно! — буркнул Виктор.
— Что-о? — воскликнул Леонид. — Ты что это? Всерьез думаешь девчонку бросить? Подлецом, брат, и ты хочешь оказаться? Н-да… — и он даже отодвинул подальше свое кресло, презрительно опустив уголки рта.
— Вот что, Леня, уговоримся: не будем лезть человеку в душу, — заметил Терновой, — давай лучше пива выпьем — оно холодное.
И Виктор преисполнился молчаливой благодарности к Терновому. Разве можно, в самом деле, в двух словах рассказать то, что так смешалось в душе?
Пришла Зина, принесла бутылки с пивом, хмуро скользнула взглядом по Виктору. Тот невольно насупился, а когда она ушла, вскочил и начал прощаться. Терновой не отпустил его.