— Да нет, думаю, не упаду, — усмехнулся Ройтман, понимая, что это шутка и что никуда Рассветов не денется.
— А вы не усмехайтесь, — сдвинула брови Татьяна Ивановна. — Я у вас серьезно спрашиваю: какие веские возражения вы — именно вы — можете привести против предложения Ольшевского?
— Татьяна Ивановна… Не могу я так сразу. Надо потолковать с народом в цехе, с партбюро посоветоваться. Откровенно говоря, в предложении много заманчивого. Но… надо взвесить.
— Вот и взвесьте. Посоветуйтесь с техническим отделом, с плановым. А потом надо ставить вопрос на общецеховом собрании. Идет?
— Пожалуй, вы правы, — медленно сказал Ройтман, и его всегда печальные глаза повеселели. — Нет, вы в самом деле очень правы! — весело повторил он.
А у Виктора Крылова жизнь подошла к крутому повороту. Внешне он не изменился. Был тем же шумным парнем с резкими скачками настроения и неуемной фантазией. Но события последних дней, тяжелые переживания, тоска по Любе, которую он так и не видел с того злополучного дня, — все это притушило веселость, заставило больше думать о серьезных вещах, размышлять над вопросом: как жить дальше. Давало знать себя и влияние Тернового. Опытные плавки требовали внимания, дисциплины, знаний, и Виктор стал подражать своему мастеру не только внешне — его скупой улыбке, сдержанным жестам, манере красиво держать чуть откинутую голову; ему захотелось стать похожим на него и в другом. Хотелось иметь вот такую же власть над плавкой, такое же уменье побеждать обстоятельства, варить сталь не хуже Калмыкова.
Да, Калмыков… Вот тут-то, собственно говоря, и была загвоздка. Она и заставляла Виктора так долго, так непривычно и мучительно разбираться в себе, в своей жизни. Сначала он просто завидовал Калмыкову — его славе, его уменью, даже его заработкам. Потом невзлюбил Калмыкова за насмешки, за стремление унизить на каждом шагу — не только одного Виктора, но и всякого, кто был помоложе и не такой опытный, а пуще всего тех, кто не воспевал его. Здравый смысл подсказывал Виктору: не может быть настоящим передовиком тот, кто только за деньги да славу отдает свое искусство. Ведь нет в нем настоящей любви к своему делу; скажем, пришлось бы бесплатно сталь варить — сделал бы он это? Держи карман! Ушел бы, только бы и видели! А Виктор не мог представить себя без цеха, не у печи, а где-нибудь, скажем, в заготконторе. Выгони Виктора из цеха — на пороге ляжет, только бы не уйти!..
Злополучное происшествие в огороде Калмыкова вывело Виктора из состояния пассивного возмущения, потребовало действий активных, наступательных. И план Леонида Ольшевского подсказал ему настоящую дорогу.
Долго Виктор уговаривал Журавлева и Локоткова попробовать взяться за новое дело, и наконец все трое собрались в кабинете у Ройтмана — обсудить, как перейти на коллективный план всей четвертой печи. Кроме мастеров печи и Леонида Ольшевского, больше никого не было: Ройтман пока опасался широкой огласки, не зная, как пройдет эксперимент.
Споров и разговоров было много. Журавлев и Локотков уже не имели ничего против нового плана, но каждому хотелось знать: не прогадают ли, что получат от этого, почему выработка должна подняться.
И Ольшевский с Терновым терпеливо разбирались в старых счетах и новых вопросах, на примерах показывали ребятам, как много они теряют от неслаженной работы.
Ройтман слушал в пол-уха, больше думая о том, что скажет по этому поводу главный инженер. Сам он большого вреда от опыта не видел, но и не видел возможности распространить его на весь цех.
— Ну, ладно, так тому и быть, — сдался, наконец, рассудительный Локотков. — Теперь мы все друг за друга в ответе — так выходит. Попробуем.
— Только, чур, уговор: не подводить, а то все договоры по боку! — подхватил Журавлев. Его веселые черные глаза обежали лица товарищей и остановились на Леониде. — Двум смертям не бывать — одной не миновать. Только вот как начнут с шихтой зажимать — эх, и будет же смеху! Пусть уж комсомольский пост возьмет нас под свое крылышко.
— Смеетесь-то вы хорошо, д там как бы плакать не пришлось, — встал с кряхтеньем Чукалин и с силой продул изгрызанный мундштук. — Не дай бог, передеретесь все…
Но мрачные его слова никого не смутили. Взволнованный Леонид начал было на торжественной ноте:
— Ребята!.. — но тут же махнул рукой и весело крикнул: — Давайте по Маяковскому: «От ударных бригад — к ударным, цехам, от ударных цехов — к заводам!»
— Вот, пусть у нашей печи такой плакат повесят! — обрадовался Виктор. — Пусть все знают, за что комсомольцы взялись!