Сидевший тут же Мурзаев придал физиономии печально-угнетенное выражение. Кое-где вспыхнул злой смешок. Ройтман постучал карандашом по графину.
— Хватит уж спекулировать на нашей чуткости, — вставил с места Терновой.
— Товарищи, товарищи, уклоняетесь от основной темы, — заметил Ройтман. — Крылов, у вас все?
— Все, — ответил растерянно Виктор и сел, мрачно надвинув кепку на самый нос. У него было такое чувство, что он сам, своими руками, загубил дело.
Тут несколько неожиданно для всех слова попросил Жуков. Говорить публично он не любил, но если выступал, то можно было считать — дело стоит того.
— Я присматривался к опыту этому. И меня сомнения тоже брали, а теперь вижу — напрасно. Это поначалу кажется, что страшно. Я вот скажу про нашу печь: отчего у нас показатели хорошие? А потому, что у нас так поставлено: товарищей не подводить. И хоть план у нас у каждого свой, а болеем мы за всю печь. А что там говорят — неполадим, передеремся — так это, я считаю, бабьи разговоры. Есть, правда, и такие, которые только о себе думают, так те пускай поразмыслят, стоит ли им в цехе оставаться?..
— Ты сам пример покажи, а не агитируй, — сказал один из сталеваров.
— А я и не против. Считаю, что мы вполне готовы работать по-новому.
Алеша Саранкин, сталевар с шестой печи, взволнованно крикнул с места:
— Мы тоже на новую систему переходим!
— Похваляешься перед щенками? А меня ты спросил? Может, я не желаю у тебя да у Витьки на поводу ходить, — прошипел Калмыков на ухо Жукову.
— Не хочешь — никто не неволит; иди на другую печь. Мы с Родионовым как-нибудь обойдемся.
— Э-э, шалишь, брат, меня с первой печи выкидывать. Славу своим горбом для вас заработал, теперь будете на готовеньком сидеть? Сам-то боишься уйти, на другой печи шиш заработаешь?!
Но насмешки Калмыкова возымели как раз обратное действие. Жуков был хорош до той поры, пока его больно не задевали. Ни словом не ответив Калмыкову, он вдруг встал, бесцеремонно прервав выступавшего.
— Ты постой минутку, у меня предложение есть. Запишите там в протокол: прошу начальника цеха перевести меня на пятую печь вместо Мурзаева. А его можно на мое место поставить. Пусть тут к нему чуткость проявляют. Как, Василий Петрович, возьмем печь на свою ответственность?
— Я-то бы рад, да вот как Илья Абрамович?.. — сказал Коробков.
— Илья Абрамович, соглашайтесь, все на пользу идет.
— Что вы, что вы! — воспротивился Ройтман. — Кто же позволит славу первой печи разрушать?
— Была у нас одна печь первой, теперь и другие будут. Плохо разве?
— Этак вы все скоростниками станете, куда ж мы сталь девать будем? Литейный-то пролет нам никто не переделает, — выразил вслух свои сомнения Баталов.
— Быстрее поворачиваться придется, только и всего, — весело возразил Леонид. Он переживал сейчас необыкновенный момент осуществления своих замыслов и не мог даже по-настоящему возмутиться.
Большинство сталеваров решило перейти на новый график работы. Начальники смен, инженеры цеха, старшие и сменные мастера были больше всех довольны этим решением собрания.
Калмыков больно переживал «измену» Жукова. Петр Мурзаев был слишком плохим приобретением, и Калмыков знал, что теперь ни печи не видать первого места, ни ему — своей славы. Надо было соглашаться на коллективный план, черт с ним, ведь и раньше гак же работали. Но зло брало оттого, что его не попросили, хотели навязать ему свою волю, заставить «перенимать опыт» у какого-то сопливого мальчишки!.. Твердо решил, что Любку отошлет снова в деревню; хватит хахалей приваживать.
Туча-тучей шел Калмыков домой. В голове шумели выпитые натощак триста граммов. Карман оттягивала запасная поллитровка. Придя, прежде всего спросил у вечно испуганной жены:
— Любовь где? Пришли ко мне.
— В магазин пошла… Скоро будет.
— Никаких теперь магазинов. Сама ходи. А ее за ворота — ни на шаг.
— Что ты, Гоша, что люди-то скажут… — начала жена, но тут же умолкла от грозного окрика.
Не притрагиваясь к горячим щам, Калмыков налил стакан водки, выпил и понюхал корочку хлеба. Тяжелые, злобные мысли продолжали шевелиться в голове. Теперь уже стало казаться, что Любка причиной всему, что с нее начались у него неудачи. Грохнул кулаком по столу.
— Где Любка? С каких пор шляется? С хахалем небось?
— Да брось ты, Гоша, куда там ей… В очереди, наверно.
— Заступница?! Тоже против меня? — и быть бы жене битой, но в этот момент увидел Калмыков идущую по двору Любу. На ее исхудалом, бледном лице играла рассеянная улыбка. Эта улыбка привела Калмыкова в ярость. Небось, знает уже, как дядю на собрании опозорили, идет и радуется… Со злости хватил водки прямо из горлышка и, когда Люба вошла в кухню, бросил ей под ноги пустую бутылку.