И правда, монсеньор поглощал личинок, сосредоточенный, как обезьяна, что выискивает и давит блох.
– Ты приговариваешься к вечному счастью, – мрачным тоном судьи проговорил Фелипе.
Солнце быстро опускалось за горы, и мир нырял в прохладу и сумерки. По небу протянулись темно-лиловые, желтые и малиновые лучи, что отражались в сверкавших снежных вершинах. Фелипе еще раз взглянул в яму и, увидев глубокие раны на голове монсеньора, вспомнил, о чем хотел спросить:
– Дионисио, откуда взялся орел? Помнишь? Когда этому удалось выбраться из грязи и он пытался ускакать на огромной черной лошади? Я уже готов был его пристрелить, и тут вдруг на него сверху напал орел и выбил из седла. Зачем это орлу понадобилось? И какой здоровенный, а?
«Аурелио», – подумал Дионисио и ответил:
– Представления не имею. У смерти свои причуды. А может, у орла птенец был неподалеку?
– Может быть.
– Давай-ка вернемся в город, – сказал Дионисио. – Здесь темнеет очень быстро, и уже похолодало.
– Отдайте мне этого человека, – раздался позади них голос, и Дионисио с Фелипе удивленно обернулись. В полумраке они разглядели очертания очень крупного мужчины: монах, невероятно высокий, прямой и просто неохватный. На безволосой макушке поблескивал мягкий свет заходящего солнца, серьезное лицо в глубоких морщинах, несмотря на мясистость, выглядело скромным и ласковым.
– Он – мое чадо, так сказать. Я бы хотел забрать его. Фелипе взглянул на Дионисио и проговорил:
– По мне, так он уж достаточно настрадался.
– Вообще-то он должен предстать перед городским советом, но, если вы его заберете, все подумают, что ему как-то удалось выбраться из ямы. Побег никого не расстроит, потому что без одежды в горах он все равно погибнет.
Фелипе положил руку на плечо Дионисио и сказал, глядя ему в глаза:
– По закону я должен забрать этого человека и передать суду, и, честно говоря, я бы его забрал, нравится тебе это или нет. Но я подумал, чем это аукнется. Начнутся выступления и демонстрации ультраконсерваторов в его защиту, другие им ответят, опять появятся фанатики, станут палить друг в друга, и все мы окажемся там, где все началось во времена Произвола. Будет лучше, если все это затеряется в истории и бесследно исчезнет.
– Ты прав, Фелипе, – после паузы ответил Дионисио. – Покой – это важно. – Он повернулся к огромному монаху: – Забирайте его, но сначала скажите ваше имя.
– Меня зовут Фома. Обещаю, этот человек навеки останется голым.
Монах снял с пояса длинную веревку и, опустив ее в яму, сказал монсеньору:
– Сын мой, хватайся, и я вытяну тебя наверх.
Дионисио с Фелипе смотрели, как монсеньор, оскальзываясь, выкарабкивается из ямы. Потом монах заботливо повел своего подопечного к реке, чтобы смыть следы мертвечины. Донеслось нытье монсеньора Рехина Анкиляра; он отбивался, молотил руками и ногами и требовал, чтобы его вернули в норку к мертвецам. Громадный монах сграбастал Анкиляра и, широко шагая, унес прочь.
Вот почему только двое во всем городе удивились, узнав поутру, что Непорочный замерз в яме насмерть; ночь была такой холодной, какой и старожилы не припомнят.
Эпилог
1
– О нет! – воскликнул я – Не может такого быть, чтобы вы обе снова забеременели! Мы и так в доме не помещаемся, да еще кошка окотилась! Это невозможно! И когда, по-вашему, мне заниматься музыкой?
– Да как всегда, – ответила Лена с хитрющей улыбочкой, которая всегда меня обезоруживает, – вечерком на крылечке.
– Можешь попросить у Антуана трактор и пристроить к дому еще одно крыло, – сказала Эна. – Знаешь, он по-прежнему ходит послушать твою гитару. Я его застукала, когда он сидел за оградой. Пусть оплачивает развлечение и поможет тебе.
– Наш дом скоро станет размером с храм Виракочи, – буркнул я.
Лена поцеловала меня в кончик носа:
– Ты что, больше нас не любишь?
Эна засунула руку мне под рубашку, и на меня настила знакомая паника. Лена вынула у меня изо рта сигарету и растерла на полу.
– Пойдем-ка в постельку, – сказала она, – а то еще дон Эммануэль придет и опять начнет шутки шутить.
Дети заорали будто все разом, а кошка куснула струны на моей гитаре, и одна, тренькнув, лопнула.
– Можно я еще покурю? – спросил я, но меня повели в постель.
2
Ваше преосвященство,
Мы, члены Святой Палаты, в течение длительного времени – до и после отставки кардинала Гусмана – чувствовали, как мало ценится наше ведомство. С момента подачи кардиналу Гусману нашего доклада, за составление которого он вознаградил нас ярлыком «коммунистический подрывной элемент», точное назначение нашего учреждения так и не определилось, и нет никаких указаний на то, что это вообще случится. Внимание кардинала Гусмана целиком посвящалось ортодоксальности веры, тогда как мы были всецело озабочены распущенностью собственного клира и качеством пасторского попечения. Насколько нам известно, после представления нашего доклада никаких действий предпринято не было.