Наедине кардинал порой бывал жесток к Консепсион; от ужасного страха, что все раскроется, при чужих он становился с ней резким и властным; случались вспышки проснувшейся совести, когда он бил ее и обзывал «дьявольским орудием», «лапой Сатаны», словно принуждал узурпировать место Евы, источника вины. Бывали моменты, когда после ночи в молитвах перед алтарем он призывал Консепсион и затем безжалостно изгонял, ничего не объясняя; она убегала в слезах, а он раскаивался и кого-нибудь за ней посылал.
Когда появился ребенок и вызвал пересуды во дворце, кардинал понял, что в Церкви все сверху донизу знали об этой связи, но молчали из страха перед его властью. Он понял это по взглядам, по заговорщическим ухмылкам, когда Консепсион вносила прохладительные напитки, по презрению на лицах, когда он высказывался по какому-то вопросу морали. В делах он стал больше полагаться на власть, чем на гуманность.
Ребенок стал его тайной радостью, которой могло и не быть. Когда он клал руку младенцу на головку и называл «сын мой», то был счастлив, что это не в переносном смысле; он качал ребенка на коленях и позволял шоколадным пальчикам дергать распятие на груди. Он не сердился, когда обильная слюнка свисала ему на сутану или ребенок вдруг отрыгивал, как все младенцы. Консепсион говорила, что при рождении Кристобаль смеялся; может, потому он и приносил отцу счастье; оно перевешивало чувство вины и тревогу и одаривало знанием любви, в которой кардиналу было бы иначе отказано.
Между кардиналом и Консепсион установились отношения, весьма похожие на супружество, только не официальное, а тайное. Их отношения выдержали годы нежной привычки к ночным свиданиям и многозначительным взглядам и уцелели при все учащавшихся посещениях кардинала бесами. Когда бесы приходили, Консепсион обхватывала кардинала за плечи и держала, пока ужас не стихал, утешала материнским воркованьем и давала в руки распятие.
И она же пыталась справиться с его приступами боли в животе. Второй приступ случился через год после первого, а потом они происходили минимум раз в три месяца. Консепсион не понимала (потому что он никогда не говорил), что нежелание показаться врачу основано на странной логике: это наказание, достаточное для очищения и смывания грехов. Прегрешений не накапливалось столько, чтобы для избавления от них возникла необходимость оставить Консепсион.
И по прошествии стольких лет Консепсион готовила ему обжаренную в пальмовом масле рыбу, спокойно уверенная, что она с кардиналом на всю жизнь. Да и что бы с ней стало, если б она ушла? Занималась бы проституцией и нищенствовала? А с маленьким Кристобалем? Выращивал бы хризантемы в оранжереях, где заражаются кожными болезнями и умирают от опухолей? Ботинки бы чистил на улице и жил в сточных трубах? Нет, она счастлива, что жарит рыбу, и отнесет ее наверх, чтобы кардинал поел до прихода монсеньора Рехина Анкиляра, и, может, это пойдет на пользу его животу.
16, в которой его превосходительство президент Веракрус, не шибко жульничая, побеждает на всеобщих выборах (1)
– Итак, господа, срок моих полномочий стремительно приближается к концу, и дальше оттягивать невозможно. Позвольте напомнить то, что вам уже известно, а именно: на карту поставлены и ваши должности, поэтому давайте не будем подогревать слухи о расколе кабинета и авантюризме моей администрации, ладно?
– Босс, сейчас для выборов не самое удачное время. Мы не получим такие же результаты, как после завоевания Свинского острова, у нас ведь больше таких побед не было – мы не вели никаких войн. Сейчас объявить войну некому, ситуация очень сложная, – высказался Эмперадор Игнасио Кориолано на совещании кабинета в Президентском дворце.
– Эмперадор, сколько раз я должен просить не называть меня «босс»? Мы не в Панаме. А нельзя объявить войну Восточной Германии? Я уверен, это увеличило бы субсидии от Соединенных Штатов, а реальная опасность крайне мала.
Члены кабинета беспомощно переглянулись.
– Ваше превосходительство, позвольте напомнить: Восточная и Западная Германии сейчас единая страна. – Говорил министр иностранных дел – огромный учтивый человек в бархатном смокинге; как ни смешно, должность он получил потому, что жена у него – норвежка, а любовница – француженка.
Похоже, новость огорчила его превосходительство. Он устало потер лоб.
– В самом деле, – сказал он, – сейчас так выматываешься, что за делами отстаешь от событий. Так вот почему восточногерманский посол больше не ходит на приемы и не присылает мне в подарок несъедобные сосиски.