«Возбуждено ходатайство о переводе инженера Страхова Максима Гордеевича в Степновское управление Облводстроя. Сообщите возможность и срок откомандирования…»
— Что такое? Что за чепуха? — спросил Максим и даже привстал от изумления:.
Березов посмеивался одними глазами.
— Я у вас хочу спросить. Вы ходатайствовали о переводе?
Максим непонимающе смотрел на Березова. Прошла минута, пока он ответил:
— Не ходатайствовал и не собираюсь.
— Карманов посоветовал мне поговорить с вами. Ведь прошло всего два месяца, а вы уже хотите от нас удирать. Неужели у нас так плохо? И так трудно? Судя по тому, как вы вели себя во время паводка, я думаю… Такое хорошее начало…
— Афанасий Петрович, это мама… — тихо пробормотал Максим. — Даю честное слово. Это она! Она никак не может смириться с тем, что я уехал, и ищет для меня легкой работы.
— Стало быть, вы к этому ничуть не причастны? — спросил Березов.
— Говорю вам — я у вас впервые об этом узнал, — заверил Максим.
— Но ведь Карманов должен как-то ответить.
— Пусть ответит: я отказываюсь ехать в Степновск, — с горячностью запротестовал Максим.
Березов, улыбаясь, потирал руки.
— Я, признаться, так и думал, что вы откажетесь. Такие письма, к сожалению, у нас не редкость. Ходатайствуют то папаши, то мамаши. Удивительно — на фронт таких писем не поступало. — Глаза Березова повеселели. — Знаете что? Пошлите-ка маме вырезку из газеты. Да и не только маме, если есть кому еще… Пусть узнают дома, есть ли надобность откомандировывать вас на канцелярскую работу.
— А ведь верно — пошлю, — обрадовался Максим. — Пусть читают.
— Вот и понадобилась статейка, видите? — подмигнул Березов. — А вы были против. От души желаю успеха. А теперь давайте чай пить.
— Это все мама. Ну и мама! — все время повторял Максим облегченно. — Конечно, это она через кого-нибудь действует.
Теперь у него не было против матери никаких недобрых чувств, а только удивление перед ее наивной настойчивостью.
Максим просидел у Березова за чаем не менее часа. Начальник политотдела и молодой инженер расстались как два давних, хотя и разных по возрасту друга.
После этого по вечерам Максим сам, а иногда вместе с друзьями стал заходить к начполиту. С каждым днем уважение и почти сыновнее чувство к Березову все глубже проникало в его сердце.
«…Максим, милый. Я долго не отвечала на твое письмо. Ты должен понять почему. Ты нанес мне жестокий удар, первый в жизни. И вот ты раскаиваешься и признаешь свою вину. Что ж… Это хорошо. Твое письмо показалось мне искренним. И мне хочется верить тебе, потому что… ну потому, что я тоже люблю тебя».
Максим несколько раз перечитывал эти строки. Был уже поздний час. За окном стояла темная сентябрьская ночь в сверкающем наряде огней стройки. Рядом на раскладушке похрапывал Саша — счастливый друг, не ведающий тревог любви.
Придвинув настольную лампу ближе, налегая грудью на стол, Максим читал дальше: «Вчера я встретилась с Бражинским. Он был отвратителен. Я поняла и ужаснулась, кем бы ты мог стать, если бы не отошел от него, от его друзей. И еще хорошо, что ты не вернулся в Москву, Максим. Ведь какое бы расстояние ни легло между нами, оно будет сокращаться с каждым днем, если ты будешь побеждать в себе то, что делало наши отношения неуверенными, преходящими, если не сказать больше — пошловатыми. Ты настаивал, чтобы мы поскорее поженились… Но, дорогой Макс, к этому мы еще не были готовы в то время. И хорошо, что мама настояла тогда подождать со свадьбой, хотя сознаюсь — мне было тоже трудно. Теперь я с радостью жду того часа, когда снова назову тебя своим женихом. Галя пишет о тебе много хорошего…»
Закончив, Максим начал читать снова. Был уже второй час ночи, когда он стал писать ответ…
В одно из воскресений, будучи свободным от работы, Максим шагал по песчаному гребню намывной плотины, помахивая ивовой хворостинкой.
Над степью, над размахнувшейся во все стороны панорамой строительства прозрачно светился золотисто-бледный день. Пыль от сотен землеройных машин улеглась; чистое небо голубело, как в апреле, дали словно приблизились, стали четко видны до самого горизонта. Многие самые отдаленные сооружения и машины выступали резче, и от этого еще шире и величественнее раскрывалась вокруг картина стройки.
Близость осени чувствовалась во всем. Солнце светило не так горячо, ночи становились холоднее. Зябкий ветер дул из степи, срывал из-под ног песок, скучно посвистывал в тянувшихся вдоль плотины проводах.