Так Максим незаметно для себя втягивался в общее течение и становился одним из тех многих, кого именовали общим почетным званием — строители.
Максим спустился по бетонным плитам с гребня плотины, присел на камень. Перед ним расстилалось будущее морское дно с оставшимися кое-где выкорчеванными деревьями, со следами снесенных хуторов, приречных садов и огородов. Местами блестели на солнце неглубокие озерца просачивающейся из боковых притоков и оставшейся после летних ливней воды.
Нежаркое солнце приятно пригревало. Максим вытянул ноги, облокотился на теплый бетон, щурясь на солнце, отдыхал.
Ветер пригонял с поймы свитую в нити паутину. Как серебряная пряжа, она опутывала сухие травы, срываясь, летела на Максима, щекотала его щеки. Это напоминало осторожное прикосновение девичьих пальцев, и Максим, силясь вызвать знакомый и далекий образ Лидии, закрыл глаза.
Ее нежные письма еще более приблизили ее облик, заронили и радостную надежду на скорую встречу. Что-то единое с тем, что от испытывал на работе, к чему пришел через многие раздумья, было в его мечтах о ней… Иногда на шлюзе он останавливался где-нибудь и начинал думать: а что сказала бы Лидия, если бы увидела его в такой обстановке? Последнее письмо ее обеспокоило Максима. Особенно встревожила встреча ее с Бражинским. Он слишком хорошо знал Леопольда, чтобы не придавать этому значения.
Не попросить ли Березова выхлопотать отпуск хотя бы на пять дней и не слетать ли в Москву? Ведь это не так сложно. Но какой-то-внутренний голос шептал: «Погоди, рано».
Максим лежал на покатых и шершавых плитах, слушал, как позванивает проводами электролиний ветер, и вспоминал. Вот он сидит с Лидией в глухой аллее парка… День знойный, яркий, пахучий. На песчаной дорожке рассыпаны пятнистые тени. Издали доносятся гул трамвая, пыхтение речного парохода. Лидия тихо читает чей-то рассказ о верности… Лицо ее освещено солнечным бликом, и Максим, слабо вникая в смысл рассказа, занят только тем, что следит за игрой света в ее глазах.
О чем они тогда говорили? Да все о том же — о силе любви, какую описывают в книгах. Разговоры эти в первую пору их отношений вызывали в нем неудовлетворенность. Все в жизни казалось ему тогда гораздо проще, грубее, а Лидия, по его мнению, только ненужно усложняла дело…
А теперь? Теперь он во всем мысленно соглашался с ней. Только такой любовью, о какой мечтала Лидия, он и любил ее, а прежние чувства казались ему недостойными…
…С верха плотины донесся шорох, покатились песчаные комья — кто-то сбегал по бетонированному откосу. Максим поднял голову и увидел перед собой Черемшанова.
— Ага, вот где ты уединяешься, отшельник, — смеясь, проговорил Саша и присел рядом с Максимом на корточки.
Одет он был в потрепанный темно-синий плащ, из-под которого выглядывали такие же поношенные, с пузырями на коленях брюки, на голове боком, как-то особенно небрежно и лихо, сидела смятая, вымокшая под многими дождями кепка.
— Ну и забрался же ты, еле нашел. О чем размышляешь? — спросил Черемшанов, склонясь над товарищем.
Максим пожал плечами, попытался улыбнуться:
— Ни о чем. Так просто… отдыхаю.
За время пребывания на стройке Саша тоже заметно возмужал, посолиднел, стал менее смешливым. В еще более вытянувшемся лице его появилась важная сосредоточенность.
— Ты знаешь, Макс, для нас есть большая новость, — сказал Саша.
— Какая? — спросил Максим.
— Я только что от Рудницкого. На соседнем шлюзе серьезно заболел прораб, и моего прораба переводят туда, а меня назначают на его место.
Максим привстал на локте, поднял на Сашу изумленные глаза.
— Тебя назначили прорабом? — спросил он и опять, как тогда, в институте, его уколола зависть. Это чувство после того, как они еще теснее сблизились, живя в одной комнате, помогая друг другу на работе, было особенно неприятно Максиму, и он поспешил подавить его.
— Да, получается так, — скромно подтвердил Саша. И добавил: — Но это еще не все. Оказывается, и тебя ставят прорабом, а Федотыча назначают начальником участка.
Максим покраснел: выходит, что и его повысили в должности, а он так нехорошо позавидовал Саше!
— Думается, повышение вызвано нашими грязевыми ваннами в тот день… и, конечно, не обошлось без вмешательства Березова, — заключил Черемшанов.