И Саша, сутулясь, широко выбрасывая ноги, зашагал по рыхлому песчаному берегу туда, где уже выстраивались нагруженные камнем самосвалы.
Максим вернулся на мостик.
Солнце уже поднялось над дальней, выгоревшей от зноя, поймой. Маленькие озерца и музги засверкали, как разбросанные по сухой траве начищенные серебряные медали. Воздух становился все теплее, небо — голубее, гул моторов громче. Казалось, все ярче цвели флаги и транспаранты.
На эстакаде Максим встретил Дрязгина, сумрачного, желчного с нездоровым цветом по обыкновению плохо выбритого лица, с болезненными припухлостями у глаз. Он показался Максиму несчастным, одиноким, снедаемым семейным горем, таящим злость против всего мира. Приподнятое настроение людей, праздничные флаги, сверкающие лучи солнца как будто его не касались, он не замечал их.
Дрязгин, не ответив на приветствие, набросился на Максима:
— Где вы шатаетесь? Все наблюдаете! Работать надо! Р-ра-бо-тать! Когда начнется засыпка прорана, вы должны быть здесь и никуда не отлучаться, ни на один сантиметр. Понятно? За каждую секунду простоя самосвалов отвечаете своей головой вы, и никто больше.
Максим решил быть терпеливым. Он молча слушал, стараясь сохранить спокойствие.
— Вы слыхали? — взревел Дрязгин. — Карманов отдал распоряжение: скорость по эстакаде — двадцать километров, на сброс каждой машине — полминуты… Это авантюра! Блеф! Где это видано! Какой идиот, выскочка подсказал Карманову такую чушь? Ведь мы же договорились, все рассчитали. На трех совещаниях утвердили график.
На синеватой нижней губе Дрязгина лопнула сухая корочка, и из ссадины выступила капелька крови. Максим смотрел на эту кровяную капельку и думал: «Что если сказать: а ведь этот идиот и выскочка — я, собственной персоной…»
Его начинал душить смех; пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дать смеху вырваться. А Дрязгин все чертыхался, бушевал:
— Я уверен, что кое-кто хочет на перекрытии реки нажить политический капитал да еще получить солидную премию. Всегда найдется этакий щелкопер-карьерист и погреет возле любого большого дела руки. И я голову даю на отсечение: такой щелкопер нашелся в последнюю минуту и здесь. Как же — личная слава, ордена, повышение… Черт бы вас всех побрал! Мне слава не нужна и премии и ордена не нужны! Я не хочу, чтобы люди ломали себе шею или случилась авария, и вместо восьми часов, отведенных на перекрытие, тогда будет ухлопано сорок восемь. Тридцать четыре часа — зато твердо. Лучше тридцать четыре свести до двадцати четырех, чем восемь — растянуть на сорок восемь… Как вы думаете?
— Да, пожалуй, — согласился Максим. — А еще лучше свести их до восьми.
Дрязгин подозрительно сощурился:
— Значит, вы согласны с этим безумцем?
Максим не выдержал, усмехнулся:
— А вы разве отказались бы закрыть проран за восемь часов?
Дрязгин ответил не сразу:
— Только без риска. Зачем рисковать? Вот ты только третий месяц на стройке, молоко, как говорится, на тубах не обсохло, а туда же — научились лихачествовать. Еще не знаете, что такое настоящая трудовая доблесть. Вы думаете, что это все равно, что скакать на одной ножке, что это кросс какой-нибудь? Бегайте себе на здоровье по асфальтовой дорожке, а тут — стройка.
Вдали на эстакаде появилась группа руководителей, и среди них Максим узнал высокую и прямую фигуру Березова.
— Ага. Вон идут, — сбавил тон Дрязгин. — Вы смотрите, Страхов, не ляпните насчет авантюры. Это я так… между прочим. Идите на свое место.
— Ничего. Я и здесь постою, — ответил Максим.
Березов издали улыбнулся Максиму.
— Ну, как настроение? — спросил он.
— Хорошее, Афанасий Петрович.
Руководители остановились поодаль. К ним подошел Дрязгин.
— Артемий Викентьевич, я умываю руки, — услыхал Максим его раздраженный ответ на веселую реплику Карманова.
— Погодите, не умывайте. Вы ведь не Понтий Пилат. Еще не успели запачкать, а уже умываете…
— Это безрассудство. Шоферы устроят здесь свалку из машин.
— Не устроят.
Карманов нетерпеливо оглядывался, покашливая.
— Смотри, Петрович, сколько народу привалило, — обернулся он, не слушая Дрязгина, к начальнику политотдела.
— А это потому, — ответил Березов, — что каждое такое событие, стройку, допустим, народ считает своим кровным делом.
Максим оглядел высокий берег реки, песчаную дамбу, края котлована с бетонированным днищем и удивился еще больше, чем час назад: всюду стояли и сидели люди, среди них многие были в праздничной одежде, немало женщин в летних разноцветных платьях. Здесь собрались не только свободные от работы строители, но и гости из Степновска, колхозники из окружающих, переселенных в поймы на высокие бугры сел и хуторов, журналисты, фотокорреспонденты, кинооператоры.