— Успокойся, ради бога, — тихо попросила Валентина Марковна. — У нашего Максима душа чистая… Не коснулось его это.
— Не косну-улось, — передразнил Страхов. — Ты-то была в душе его? На волоске висела его судьба.
…Иные тревоги, как первая рябь на гладкую поверхность моря перед шквалом, набежали и на семью Нечаевых. Внешне все шло как будто гладко, но зоркие глаза Серафимы Ивановны улавливали помутневшую гладь: что-то изменилось и в характере Лидии, какой-то надлом произошел и в ее душе. Она стала молчаливой, все чаще в глазах ее отражалась печаль. Серафима Ивановна сочувствовала горю дочери и вместе с тем, терзаясь мыслью — не она ли, мать, виновата в разрыве, радовалась, что Лидия спокойно закончит последний курс.
Как-то раз Серафима Ивановна осторожно опросила Лидию:
— Кажется, дело ваше совсем расстроилось? Выходит, мы с отцом были правы. Максим вон каким оказался.
— Не таким уж плохим он оказался, — резко ответила Лидия. — Максим раскаивается. Не может быть, чтобы он лгал.
— Ты простила ему? Легко же у вас все делается, — упрекнула мать. — Гляди, не ошибись еще раз.
— Мама, не суди о Максиме так прямолинейно, — возразила Лидия и вдруг, склонившись на плечо матери, заплакала. — Мамочка, какой это тяжелый урок… Как мне было больно!
Серафима Ивановна обняла дочь, стала успокаивать:
— Не тужи, доченька. Все перемелется. Время покажет и хорошее и плохое. Разберетесь… Зато потом все будет крепче.
Лидия всхлипывала, размазывая по щекам слезы. А через неделю получила от Максима письмо с газетной вырезкой, прочитала матери.
— Видишь, мама, не такой уж он плохой, как ты думала, — сияя, сказала она.
Серафима Ивановна ответила:
— Было плохое, теперь узнала хорошее. Придет время, узнаете друг друга еще лучше. Доверия будет больше.
Начались занятия в институте. Дни побежали быстро. Лидия как будто успокоилась, но безотчетная тревога не оставляла Серафиму Ивановну. Ей казалось, дочь что-то скрывает от нее. Однажды Лидия прибежала домой чем-то взволнованная, бледная, но на все расспросы матери не отвечала.
Серафима Ивановна подумала: «Тоскует, но это к лучшему. В разлуке любовь крепнет».
Лидия Нечаева по поручению райкома комсомола участвовала в комиссии по культурной работе среди молодежи.
В обязанности ее входило проведение бесед на темы: «О правилах поведения», «Что такое коммунистическая мораль», «Моральный облик советского человека», а также читательских конференций и диспутов о любви, дружбе, комсомольской чести и долге… После раздумий над горестями и неудачами в своей личной жизни Лидия особенно непримиримо относилась к нарушителям комсомольской этики.
Федор Ломакин и секретарь райкома комсомола яростно ополчились против таких нарушителей. Помощниками Лидии в этом деле были студенты строительного факультета: Олег Табурин, Кирилл Дубовцев и Василий Петрушин. Вместе с ними она дежурила в клубах, в студенческом общежитии, устраивала по вечерам игры, затевала викторины, выпускала сатирические листки, предотвращала ссоры, мирила молодых супругов…
Эта работа постепенно увлекла Лидию, но доставляла ей немало хлопот. У нее появились и новые друзья и новые враги. Одни называли ее валькирией[7] за ее бесстрашное заступничество за девушек, пострадавших от ребячьей грубости и неуважительных поступков, другие — моралисткой, фискалкой и прокуроршей.
Лидия проводила свою работу в тесном содружестве с комсомольцами-дружинниками.
В общественных местах водворялись желанный порядок, свободное и дружное веселье. В танцевальных залах спокойно кружились пары, и девушки переставали боязливо озираться на залихватски покуривающих по углам, взлохмаченных нахальных типов. Даже в коридорах и фойе установилась тишина, а «оруженосцы» — тайно влюбленные в Лидию Олег Табурин, Дубовцев и Петрушин — ходили за своей «валькирией», готовые по первому зову прийти к ней на помощь.
Однажды в дождливый вечер она дежурила в одном из клубов. В кинозале показывали фильм, на сцене выступал самодеятельный хор, в танцевальном зале, как всегда, было людно. Лидия и ее «оруженосцы», войдя в зал, протиснулись через толпу поближе к оркестру.
Вдруг кто-то схватил ее сзади за плечи. Она резко обернулась, возмущенная. Ухмыляясь, на нее смотрел Леопольд Бражинский. На его помятом, вытянутом вперед длинноносом лице отражалось скрытое злорадство. Элегантный серый костюм, теперь уже изрядно поношенный, свисал с его плеч.
7