Максим иногда робел под ее умным, внимательным взглядом, при одном звуке ее ровного, словно прохладного голоса. Ему казалось: Серафима Ивановна хотя и не мешала им, но не переставала следить за ними, прислушиваться к каждому их слову.
Как часто Максим, засидевшись у Лидии допоздна, сознавал, что должен уйти. Этого требовали какая-то особенная выжидающая тишина в соседней комнате, чуть слышные недовольные вздохи Серафимы Ивановны. Но он не мог побороть в себе желания посидеть еще хотя бы минутку и засиживался у Нечаевых лишний час-другой…
И вот Максим заметил: Михаил Платонович и Серафима Ивановна стали встречать его холодно. Это произошло вскоре после памятного свидания в Нескучном саду. Только бдительный взор любящей матери мог подметить перемену в отношениях молодых людей. Они стали как будто прятать что-то от стариков и чаще сидели в комнате молча или начинали загадочно шептаться. Для Серафимы Ивановны наступили дни материнской ревности и подозрений.
Однажды вечером, войдя в прихожую, Максим услышал, как Михаил Платонович тихо сказал дочери: «Опять явился твой франт. Встречай».
От неожиданности Максим растерялся и остановился в прихожей. Уши его горели, точно их надрали чьи-то сердитые руки. Он едва сдержал негодование. Он — франт? Почему?
Он хотел тотчас же уйти, но выбежала Лидия и удержала его. Он ничего не сказал ей, но по выражению его лица она поняла — он слышал нелюбезные слова отца. В тот вечер их беседа не клеилась. Максим скоро ушел, дав клятву не приходить больше к Нечаевым, и… прибежал на другой же день.
…Сейчас он стоял перед знакомой дверью в нерешительности. Сердце его сильно билось, когда он нажимал кнопку звонка.
Лидия оказалась дома. Она вышла смущенная, словно испуганная чем-то.
— Ты, Макс? — удивленно спросила она и заколебалась, впускать его или не впускать. Но тут же добавила, отворачивая зарумянившееся лицо: — Входи. Я одна. Мама и папа на работе.
Максим обрадовался: как хорошо — он и Лидия смогут побыть вдвоем, не чувствуя сковывающего надзора. Войдя в комнату, он пристально заглянул девушке в глаза, сказал:
— Мы же договорились нынче ехать на Ленинские горы, а ты обещала вечером быть у Стрепетовых. В чем дело?
Лидия кокетливо улыбнулась:
— А я знала — ты и так придешь к Славику. Не все ли равно, где встретиться. Мне обязательно нужно вечером быть у Гали.
— Неправда. Ты просто хитришь…
Она обиженно поджала губы, подняла на него невинные глаза:
— А что, собственно, произошло? Зачем эти подозрения?
Максим пожал плечами, склонил голову.
— А я ничего… Приехал поздравить тебя с окончанием экзаменов и переходом на пятый курс. Потом… потом я хотел сказать, что подал заявление… Поеду в Степновскую область.
Лидия потупила взгляд и сразу поникла. Губы ее задрожали, длинные пальцы быстро теребили кончик перекинутой на грудь полурасплетенной косы.
— Что с тобой? Что случилось? — спросил Максим и ближе придвинулся к ней. — Ну что? Что?
— Ничего… — Она отвернулась, кусая губы.
— Нет. Ты что-то скрываешь… Лида…
— Оставь. Я ничего не скрываю…
Пожалуй, она была права: стыд и страх перед какой-то новой опасностью отражались в ее глазах.
Она стояла совсем близко от него, склонив голову; пушистая коса ее отсвечивала, как ржаная солома на солнце, раковинка уха теплилась, пронизанная светом, перед самыми его глазами. Домашний ситцевый сарафан — розовый, с белыми горошинами — не скрывал ее загорелых, по-девичьи узких, еще хранивших угловатость плеч.
Она казалась теперь Максиму не такой, как прежде, — сильной, уверенной, имеющей загадочную власть над ним, а слабой и беззащитной. Он взял ее руку и вдруг почувствовал, что рука ее дрожит, такая же слабая и безвольная…
Тогда он, подчиняясь какой-то властной силе, смело притянул ее к себе, словно беря под защиту. Она пыталась вывернуться, уперлась руками в его плечи.
— Не надо, Макс, не надо, — испуганно прошептала она. — Вот видишь… Ну зачем это? Как хорошо было без этого…
Она как будто собиралась оттолкнуть его, может быть даже ударить. Но он поцеловал ее в губы раз-другой, неловко и быстро. Она резко оттолкнула его:
— Не смей! Пусти руки…
— Лида, я люблю тебя, — тяжело дыша, проговорил Максим.
Он стоял перед ней, бледный, растерянный, виновато опустив руки. Она осторожно приблизилась к нему, бережно поправила на его шее галстук, пригладила растрепавшиеся волосы, сказала с ласковым укором:
— Разве так можно? Ты совсем сошел с ума…