Тут Максим уже не мог сдерживать себя. Присутствие Бесхлебнова, в котором он почувствовал своего союзника, придало ему смелости.
— Пусти! — разъяренно крикнул он и с силой вырвал руку. — Не тронь комсомол, тебе сказано!
— Фа! — фыркнул Бражинский. — А то что? Ты тогда хотел выслужиться перед собранием? А мне наплевать на все ваши собрания и на тебя вместе с твоим… комсомолом…
Швейцар, стоявший поблизости у дверей, не успел остановить Максима, тот мгновенно отвел руку и ударил Бражинского в прыщавую переносицу.
Леопольд нелепо взмахнул руками, запрокинув назад туловище, не удержался, упал на медную начищенную до глянца урну. Он хотел встать и не мог, напрасно ища руками опору. Лицо его было растерянным и глупым. Урна не выдержала тяжести тела, свалилась, и вместе с ней Бражинский рухнул на устланный ковровыми дорожками пол.
Важный, весь в новеньких галунах, швейцар кинулся к Максиму.
Видно, он боялся за сохранность зеркал и прочих хрупких предметов вестибюля больше, чем нарушения порядка. Но Максим и Миша Бесхлебнов не стали ожидать, когда швейцар вызовет милиционера, и выбежали на улицу.
Они быстро смешались с потоком пешеходов и пустились чуть ли не бегом. Была уже ночь, уличные огни сверкали; людские волны, казалось, бросали Максима из стороны в сторону.
— Вот не ожидал, что ты такой храбрый, — запыхавшись, похвалил его Бесхлебнов, когда они отошли не менее чем за два квартала. — За комсомол ты дал ему правильно, и пока достаточно. Добавлять больше было не нужно. А хотелось… Теперь я вижу: ты вроде бы не совсем такой, как они. Эти обормоты хуже, чем в гадючнике каком-нибудь, распоясались…
— Откуда ты знаешь Эльку? — все еще испытывая ярость, спросил Максим.
— Как откуда?.. Мы же с ней учились вместе в школе… Она играла в клубе в драмкружке. Потом ее взяли в театральное училище… Девушка была как будто ничего — скромная, порядочная. Я думал, ее друзья тоже, а они, вишь, какие… — ведя Максима под руку, рассказывал Бесхлебнов. — А этот лохматый, еще когда сюда ехали, меня подковыривал. Он думает, как я тракторист, так и вахлак какой-нибудь… Попался бы мне этот тип на целине — я бы его впряг в бороны да плуги и сразу вымуштровал бы…
Они поравнялись со сквером. Оттуда веяло чистым, освежающим запахом молодой листвы и недавно вскопанной влажной земли.
— Ты в самом деле орден получаешь? — поглаживая ушибленную во время схвати с Бражинским руку, полюбопытствовал Максим.
— Жду вызова. В Кремле будут вручать. А после отпуска — опять на целину. А ты куда едешь? Или в Москве кинешь якорь? — спросил Бесхлебнов.
— Уже подал заявление, — неуверенно ответил Максим.
Бесхлебнов критически оглядел его тонкую фигуру:
— Слабоват ты, я вижу.
— Почему? — обиделся Максим.
— Да так… по всему видно. Слишком холеный.
— Уточни, как это понимать?
— Да так. Холоду будешь бояться, сырости. Мамаша, наверное, тебя здорово в одеяла да шубы кутала, а?
Максим почувствовал, что невольно краснеет, но у него не хватило духу осадить парня.
— Ну, ты это брось. Еще не известно, кого из нас больше кутали, — только и сумел он ответить.
Они стояли у автобусной остановки. Подошел сияющий огнями ЗИЛ.
— Мне на этот. До свиданья. Может, увидимся, — торопливо проговорил Бесхлебнов и, тряхнув руку Максима, вскочил на подножку.
Страхов хотел еще о чем-то спросить и не успел. Створки дверей сомкнулись, автобус тронулся. Максим постоял с полминуты в нерешительном раздумье. Зеленый огонек свободного такси вынырнул из потока машин. «Волга» подкатила к самой бровке тротуара, Максим вскочил в машину, назвал адрес, вздохнул с облегчением. У него было такое чувство, точно он только что избежал большой опасности.
Когда Максим вернулся домой, в голове его все еще шумело. Он и сам теперь удивлялся, как это он осмелился ударить Бражинского. Уютная тишина родительской квартиры показалась ему далекой от всего, что недавно произошло в ресторане.
Он остановился в прихожей, чтобы отдышаться и умерить биение сердца, и тут вспомнил, что впопыхах так и не узнал адреса Бесхлебнова и не дал ему своего. Недолгий разговор с Мишей оставил в душе чувство, похожее на неутоленную жажду, словно блеснул впереди в знойный день чистый родник и исчез, а жажда усилилась.
Из столовой навстречу вышла мать.
— Максик, все улажено, — радостно сказала она. — Звонил Семен Григорьевич Аржанов. Для тебя оставлено место в Москве, в речном министерстве.