Он хохотнул от удовольствия и тут же поперхнулся, так и остался сидеть с открытым ртом…
К сопке приближались Алешка и Сашко. Взгляд его упал на капроновый шнур, сложенный восьмеркой. Вообразил: сильным махом набрасывает петлю. «Здравствуйте, дети!.. Хорошо, хорошо, сейчас больно не будет». Ослабит петлю. «Теперь рассказывайте, кто ваши папа и мама».
И тут же опять вспомнил о Харзе. «Кайши, неужели ты меня убьешь?» Задал глупый вопрос, стоял перед занесенным для удара прикладом. «Я не знал, что все это так обернется. Зачем друг друга убивать?» Смешной Харза. Разве я тебя убил? Командир приказал. А ему инструктор, по видимому… Розбин-Лобин. Он, Харза, главнейший в отряде. Он подогревает командира…
И о Сашко и Алешке подумал: «Закричат, близко от городка… Увести подальше, меньше риска. Меньше!»
Лужица размером с сито. Вокруг какие-то следы.
— Птица ходила. Цапля! — определила Сашко. И с достоинством сощурила глазенки. — Ну что, не угадала? — Ей приятно и оттого, что не ошиблась, и оттого, что под деревом прохладно, тянет ветерком.
Алешка посерьезней, ему надо исследовать, уточнить. Всякие цапли бывают… В кармане увеличительное стекло, складной метр. Он опускается на колени, сквозь лупу долго рассматривает отпечатки.
— А вот и не цапля!
— Тогда дикий гусь! — Сашко и на это согласна, лишь бы следы были от птицы.
— Похожи на человеческую руку…
— Выдумщик!
— Лазил он тут… Видишь — вмятины, это колени.
Сашко хихикнула. Алешка всегда выдумывает страшные истории, но на этот раз ей не страшно. Сочиняй, сочиняй, Алеша…
Следы вели на курган. На самой маковке — плешинка. Алешка оглянулся: свежесломанные ветки. Мало ли кто в лесу может сломать! Кабан, сам Михайло Топтыгин, играя со своими медвежатами. Поселок рядом, с пасеки медом тянет. Вот и забрел косолапый.
— Ну? — поторопил Алешка с ответом.
— А что я должна сказать?
— Чья эта работа?
Сашко засмеялась. Уж больно смешно Алешка морщит лоб, когда собирается разыгрывать кого-нибудь.
— Знаю. От жары тут прятались коровы.
Но Алешка уже заметил: ветки сломаны с вершины, с макушек, кто-то ощипал их и разбросал в разные стороны.
— Пошли!
Спустились с кургана. Алешка впереди, Сашко вплотную за ним, дышит горячим в затылок и повторяет свое: «Коровы прячутся от жары, я сама видела».
С километр прошли по траве, как вдруг Алешка остановился, ткнул на разрез в траве:
— Это ты видела?
Алешка присел, поискал взглядом отпечатки. Ему повезло: в густоте открылся песчаный глазок, а на нем рисунок подошвы с каблуком.
— Тихо! Сашко, тихо, не подходи…
Измерил сантиметром — 42-й размер!
— Кайши! — шепнул так, как будто тигра-людоеда заметил. — Кайши…
Сашко нисколечко не страшно: Кайши так Кайши — Алешка может все придумать. Она присела, стала рассматривать плешинку. А Алешка вдруг начал припоминать…
На крыльце отец и полковник Тимошин. О чем они там разговаривают, может, о Дике? Прислушался. «Размер обуви у Кайши сорок второй». Это папин голос. «Это уже печка, от которой можно плясать», — подхватил Тимошин.
— Человек прошел, — наконец сообразила и Сашко. — Я ведь тоже разбираюсь.
Верно, Сашко, соображаешь! Но ты еще не знаешь, чей это след! Ах, Сашко, Сашко… Очень хотелось Алешке посмотреть ей в глаза, сказать что-то хорошее: хотя она и городская, но границу уже может читать. Сейчас он так и скажет…
…Не успел! Что-то тяжелое и костлявое прижало его к земле. Тонкий шнур обвил руки и ноги. Потом Алешка увидел человека. Глаза, как у лесной кошки. И пистолет в руке черным дулом смотрит Алешке в лицо.
— Будем немного играть, но без шума, ребятки… Молчать!
Странное поведение Дика на тренировке осмыслилось гораздо позже. Пес, по-видимому почуяв беду, рвался к ребятам. (Ну как после этого не поверить в самые, казалось бы, невероятные случаи, связанные с рассказами о собаках, об их предчувствиях!) Дик, будто бы поняв состояние Турова, сильнее натягивал поводок. С вечернего края неба надвигалось большое облако: дымчатые мазки на нем предвещали ливень с грозой. Хотя бы выплеснуло это облако воду в стороне, за рекой…
Лохматая сопка осталась позади. Пес все тянул и тянул… Шел уверенно, и это несколько успокаивало Турова: далеко ребята не могли уйти, лишь бы дождя не было.
О нарушителе границы почему-то не думалось. В ушах стоял бас Добрыни: «Еще этого не хватало! Возьмите Дика, другой свободной собаки в комендатуре нет, все задействованы, и поищите ребят вокруг».
— Ты же знаешь, лейтенант, Алешка мой с фантазией парень. Учти это, Иван Петрович. Ну, пожалуйста, благодарствую.
Благодарствую… Конечно, сам бы он ринулся за Алешкой, да нарушитель связал его по рукам, и отпроситься у Тимошина не посмел.
— Туров, взял бы ты с собой солдата, одному нельзя, сам знаешь. — Это посоветовал дежурный по комендатуре. Подумал: «Обойдусь, тут же рядом, а если что, вернусь». Пистолет все же взял.
Обнаруженный след увлек: Туров не в силах был остановиться.
Он догадался, что ребята пошли «ловить нарушителя границы». Дети подражают взрослым. Хорошо это или плохо? Да, конечно хорошо.
Неприкосновенность границ… Красивая штука эта неприкосновенность!.. Под славным городом, под Киевом, на тех степях Цецарских стояла застава богатырская.
Вон еще с каких времен идет неприкосновенность границ! Этим живем, дышим… И Алешка хочет так поступать. Но поторопился малость… Твой срок еще придет… А может, к тому времени и не будет застав? Едва ли, что-то не похоже. Будут зариться и пробовать, пока совсем не сломают себе зубы. На заставе был Илья Муромец, был Добрыня Никитич, млад есаул — Алешка… Алешка все же… Только не поповский сын, а комендантский сын, а с ним его боевая спутница Сашко… Маленькая Сашко…
Опять заныло сердце, так заныло, что хоть криком кричи! То Алешка, то Сашко с предельной четкостью, как наяву, в памяти рисовались. Плыла огнистая головка по траве, и голос чудился: «Я боюсь только ночью, когда темно-темно. И щекотки боюсь». Алешка — выгоревшие на солнце волосы, глаза пройдохи, и рот чуть скривлен — что-то опять придумал.
Ночь — без остановки. Речку пересек сразу же, как только оборвалось травянистое поле. И еще два часа пробирался. С трудом. Лес — стеной. Кайши прикинул — километров десять осталось позади. Может, и больше, ведь шел без отдыха. Теперь можно и поговорить с ним. Насильно посадил Алешку к дереву — спиной к стволу.
— Здравствуйте, детки-конфетки! — обнажил редкие зубы Кайши.
Ребята сидели перед ним — ни живы ни мертвы, мокрые, иссеченные ветками лица. Откуда-то проник луч солнца, упал на Алешку. Но первой отозвалась Сашко.
— Мне холодно, Алеша. — Она пошевелилась, приподняла голову. Смотрит глазенками-пуговками, видимо не совсем понимая, что произошло. Лицо в конопушках, ранка на щеке, след крови запятой упал под ухо.
Алешка не подавал признаков жизни: он сообразил — схватил их недобрый человек, возможно, тот самый нарушитель, которого ищут пограничники. И ему, Алешке, наплевать на боль и холод; он не откроет глаз до тех пор, пока бандит не сочтет его мертвым. А потом перегрызет веревку, внезапно обезоружит противника. Молчи, Сашко, молчи. Не проси пощады.
Кайши подсел к Алешке, холодными костлявыми пальцами раздвинул веки:
— Не притворяйся!.. Здравствуй, Алешка! Да не валяй ты дурака, открой глаза! Вот так, узнаешь?
Алешка вспомнил: в больницу ходил, бедного крестьянина ягодами угощал. «Там у вас голод… И бесплатно не лечат. Я живых капиталистов не видел. И кулаков тоже не видел, они, наверное, злые? Расскажите, пожалуйста». На белой подушке улыбающееся лицо, глаза желтые, щелочкой. И рука желтая торчит из-под одеяла… «Васа хоросо, хоросо. Наса совсем плохой. Хоросо васа жизнь. Ягода лесная совсем другой, слаще… Га-га-га». Зубы белые-белые, а язык серый.