– Миномёты, блуждающие миномёты! – объясняет он на ходу своё ранение. – Меня поранило осколками стекла!
Группа спускается вниз по дороге к Виноградному.
На блокпосту появляется ещё одна семья с тремя детьми. Мальчик, девочка и ещё мальчик, самый младший из всех, но уже, как все дети, твёрдо стоящий на своих маленьких ногах. Солдаты угощают детское трио киндер-сюрпризами, упаковки которых мы и привезли для этих целей.
Конечно, тот ужас, в котором побывали эти ребятишки, больше им никогда не забыть. Но пусть появится хоть какое-то напоминание о радости той детской жизни, которая необратимо и внезапно изменилась.
Дети разворачивают шоколадные яйца. Насупившись, раскрывают игрушки и с серьёзным выражением лица их рассматривают. Хмурые дети войны. Они не обращают внимания на шум далёких боёв – этот фон появляется ещё на подъезде к городу и сопровождает тебя постоянно. Дети к нему уже привыкли.
Но это всего лишь первый круг инферно, мой друг, это только начало, а не конец. Как там у Данте, спускавшегося в ад? Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета…
И следующий лимб начинается с ближайшего перекрёстка, который охраняет мёртвый украинский военный. Точнее, на дородной развилке лежит только его половина, другая раздроблена гусеницами.
Останавливаемся, выходим, с опаской оглядываемся. Видим проход во двор. Идём туда. В ряд выстроены сгоревшие машины. Другой автомобиль у подъезда напротив разрушен не до конца, он обмотан весь белой в грязных дырках тканью, ткань дрожит волнами на ветру. Всё усыпано осколками бетона и стекла, которое хрустит под ногами. С девятого этажа почти до козырька подъезда на стену дома сполз жирный ожог. Выгорели все квартиры.
А следующий подъезд почти весь съеден попаданием ракеты. И соседний дом весь чёрный от пожара. Рядом с ним стоит панелька, необычно розовая для интерьеров окружающего разрушения – вот она осталась почти нетронутой, видно только попадание снаряда в квартиру верхнего этажа.
На крышах домов и в квартирах верхних этажей нацики из «Азова» располагали свои огневые точки. и вот они сметены огневым ударом. Да… Восемь лет прошло, как неонацисты захватили город, И вот следствие. Неонацисты вросли в землю, в бетон, с маниакальным упорством вцепились в то, что им не принадлежало никогда. Они не жалеют ни мирных горожан, ни их жилищ, потому что это не их люди, не их земля. И теперь чуть ли не каждого из городских построек приходится выкорчёвывать, выдирать с мясом, с разрушениями. Надо признать, что неонацисты не жалеют и себя, так как и сами поклоняются смерти.
Как-то в оккупированный Париж к Пабло Пикассо пришли немецкие офицеры. Они заинтересовались репродукцией «Герники» – картины, посвящённой варварской бомбардировке испанского города. «Это вы сделали?» – спросил у Пикассо один из немецких офицеров. «Нет, это сделали вы». Сейчас украинские власти обвиняют Россию в разрушении Мариуполя. Так вот, нет. Это сделали вы.
Вы – преемники тех фашистов. На первом месте у вас стоит нация, одна нация – украинская. Для неё нужна земля. Не только своя, но и чужая. Чем больше, тем лучше. Больше будет нация. Кровь и почва – это древний хтонический культ. Восемь лет вы пичкали когда-то мирный прорусский город своими нацистами, своим и не своим оружием.
«Мариуполь – це Украина!» – утверждаете вы. Как любитель лингвистики и гуманитарий, замечу, что це – это изменённое the, there is – по-английски «это есть». (Без англосаксов, кстати, как всегда, и в этой войне не обошлось.) И теперь это цепкое «це», ломая пальцы, отдирают от Мариуполя российские морпехи, чеченский спецназ и народные милиционеры из ДНР.
Нет! Не «це»! А «это»! Мариуполь – это Донецкая Народная Республика! Ну или Россия. Как будет угодно. Больше никаких украин на нашей территории.
…Голуби, голуби, вспорхнули голуби… Так… Есть кто живой? Есть. У подъезда стоят двое мужчин и женщина. Женщина, увидев нас, подходит.
– Надо помочь с продуктами! Мы сейчас уходим, но тут осталась ещё девушка!
► Мариупольский двор, попавший под обстрел
Девушка. Тут осталась девушка. Обещаем оставить. Но сначала с разрешения знакомлюсь с бытом и интерьерами подвала, где пришлось провести жителям подъезда три недели. Спускаюсь через полуподвальное окно снаружи дома.